И заголосили бабы на стенах, видя, как немногочисленны защитники, нет уже мощи той рати, что вышла за ворота. Только страх в сердцах людских за стенами. Вот тогда-то и вскочила на боевого коня княжна, выхватила у одного из воинов присланной братьями охраны своей символ полоцкий, и взметнулся на шесте высоком знак не пройденного татарами днепровского рубежа, бросилась на помощь защитникам. И грохот копыт, и сомкнулись, набравши конный ход ряды полочан, обгоняя, оберегая княжну, проскочили споро ворота и ударили в бок татарам.
Пали духом иноземцы, увидев знаки полоцкие, наполнились сердца их страхом, мчались прочь. И пили мечи кровь вдоволь, и рубили всадников до самых крупов конских, и гнали от города поганых, как псов шелудивых. Воспряла духом и разрозненная дружина пинская. Но увидели другие татары, увидели дальние у леса, увидели малочисленность воинов новых, бросились в сечу множеством. И свист стрел каленых пронзил воздух, заполнили стрелы небо, целя во всадника со знаком полоцким. Ударили стрелы в шлем, и не удержался он на голове княжны, упал под копыта конские, рассыпались по плечам кудри рыжие, огненные. Обезумели татары, узнав княжну, желанную для хана их, навалились со всех сторон – или в полон взять или умереть. Рвался князь с остатками дружины к княжне, и из-за стен городских бежал весь люд пинский, даже дети, с топорами, косами, вилам, рогатинами – спасти или умереть. И третьего никому не дано.
Вот уж испил тут кровушки всяк, кто горазд. Угощались и других угощали. Резня, а не битва была в тот час великая.
И пришла помощь Пинску, и не пылью взметнулась, а трещинами рвалась, вздрагивая, земля пинская под копытами конной дружины полочан. Успели братья на помощь сестре. Подняли на мечи татарское войско, и покатились кровавые волны из земли белорусской, и угасли, только курганы остались от всплесков их, никто из пришедших за данью и княжной не вернулся рассказать хану о битве…
Паляндра с интересом смотрит на меня:
– Напоминает ли тебе о чем это, волк? Проснулась ли память?
– Да, Мать Страданий, помню, – выдыхаю я тоскливо.
Богиня удовлетворенно кивает. Губы женщины под вуалью не зовут, но требуют. Самоцветами вспыхивают яркие глаза, обещая близкое счастье. Но и череп скалится безгубо, предрекая недосказанное, страшное.
Паляндра снова накидывает вуаль, больше не гипнотизирует