– И начинаешь, поглаживая себя… поглаживая себя, нести такую похабень, что у меня – а я не девушка…
– Не девушка.
– …вянут уши.
– Бестактнейший ты. – Заявил Билл. – Это всё вот это – клевета, Энк. Ты не слушай. Это всё наследие тоталитарного государства, которое там внизу осталось в пустоте. Это, знаешь, в душах, вот это… унизить достоинство нибирийца. Вытащить напоказ всё интимное. Свет в глаза и всё такое. Это его в армии научили, вероятно. Ты в каком подразделении, я забыл, служил?
Ас без выражения, дождавшись, когда поток негодующих взглядов и вскриков прекратится, невозмутимо продолжил:
– Да, и что касается посещения ванной… это касается опять же вас, ваше высочество.
– Что ещё?
– Билл… когда ты покидаешь это помещение…
– Хорошо, я буду оборачиваться полотенчиком.
– Этого недостаточно, Билл. Нет, недостаточно.
Энкиду выслушивал эти разоблачения внимательно, ничуть не скрывая интереса. Билл запальчиво спросил:
– Вот славно. Ты так заботишься о душевном благополучии Шанни?
Ас отрезал:
– Нисколечко. Мне начхать на чьё-либо душевное благополучие. Осмелюсь заметить, я веду речь об элементарных правилах приличия. Билл, обрати внимание на прилагательное.
– А если у неё тоже есть привычка… после ванной… а?
Ас как будто ждал вопроса на засыпку:
– Привычки дамы нас не касаются.
Билл забушевал:
– Значит, она может вести себя, как хочет?
Энкиду заметил, загадочно улыбнувшись:
– Вряд ли леди Шанни будет поглаживать себя после обеда и рассказывать всякие истории, от которых у сильного мужчины вянут уши. Во всяком случае, не похоже.
Ас вспомнил что-то:
– Кстати, Билл, очень тебя прошу не рассказывать про казантипских русалок. Это уж просто личная просьба.
Билла распирало от окончательно переполнившего его негодования.
– Да там только одна и была! Ты бы последил за своими прилагательными, лингвист армейский. Так где, ты говорил, тебя научили издеваться над нибирийцами?
Энкиду переводил взгляд с командира на братца. Если эти двое, действительно, были закодированы в его неведомом мозгу именно под такими названиями.
Работавшая в углу трёхмерка внезапно привлекла их внимание. Ас с непреклонным видом и поджатыми губами, Билл с переживанием в раскрытых негодующих глазах и размышляющий Энкиду – все посмотрели в её раскрутившееся облако.
Взрывы темноты рассасывались, как лекарство в крови. Уже не было тёплых полутонов, остались цвета – синий и лиловый. Выныривая, как из пасти щенка, Глобус обретал собственную орбиту. На карте от него осталось полулуние.
Далеко впереди среди улья звёзд мерцала стена клетки, той самой, которую неровный папин карандаш начертил на карте условными штрихами. Папин карандаш был небрежен в порыве государственного рвения и заехал –