Переправившись, даже немного развеселились, что без потерь преодолели такую шаткую переправу, и стали гадать, как же сделан мост: на бочках или на лодках. Сошлись, что на бочках. Может, так оно и было, но скорее всего, это были всё-таки понтоны.
Устроив привал для отдыха, разбрелись по нужде в ближайшие кустарники и здесь, метрах в тридцати от воды увидели свежую могилку с фанерной некрашеной звёздочкой на ней вместо привычного для нас креста. Подошли матери, опять слёзы и были они обильнее из-за того, что под этой фанерной звёздочкой была похоронена сержант Мария (фамилию и отчество не запомнил), тут же названная по нашему сельскому обычаю Марусей. Для наших женщин было открытием и то, что, оказывается, в нашей Красной Армии воюют и женщины.
Вот и опять оплакав встреченную по пути человеческую душу, быстро двинулись к дому. Откуда было знать, сколько слёз будет пролито уже через несколько десятков километров пути.
Во встречных потоках перемещающихся людей постоянно находились те, кто интересовался, откуда и куда путь держим. Это был источник взаимной информации, других просто не было. И на одной такой встрече, километрах в 60—70 от дома, узнали, что Ружного нет, всё сожжено. И ещё больше захотелось быстрей домой, мало ли что скажут, надо убедиться самим, может это было и не Ружное вовсе, а какое-то другое большое село. Но информатор уверял, что речь идёт именно о нашем селе и это известие подкосило и без того уставшие ноги. Как же жить? Где? Зима не за горами. Что с нами будет?
Это сейчас 70 километров не расстояние, а пешком их можно одолеть лишь дня за три – на большее мы уже были не способны. И все эти дни предстояло идти с тяжёлым грузом непоправимой большой беды. Надо. Другого варианта не было. И пошли, побежали с минимальными остановками для отдыха. Казалось, что ничего более не занимало за пределами этой мысли: «Быстрей домой, может всё цело, или может что-то маленькое сгорело, но дом-то стоит, как же без него».
Проезжали какую-то сожжённую лесную деревушку и я, совершенно машинально, по детской мальчишеской привычке рассматривать всякую железку, поднял с земли изношенную подкову и вдруг слышу: «Положи назад, это теперь всё наше, партизанское». Оглянулся. Около небольшого уцелевшего от пожара куста стоял мальчик, может на несколько лет старше меня, но с таким властным выражением, что у меня, почему-то, невольно всплыл в памяти эпизод из 42-го года с нашим деревенским полицаем, провозгласившим, что теперь пришла их власть и всё отныне принадлежит им. Конечно, никаких параллелей между этими двумя эпизодами в то время я провести не мог. Просто так отложилось