– Может, ты помнишь Сафонова Петра. Сына дьякона. Он в революционеры подался. В тюрьме сидел, а потом, как революция случилась у нас, уполномоченным ЧК был. Лютый был – страсть. Сколько народу погубил.
– Да, – сказал лама. – Я помню его.
– Ко мне, между прочим, сватался, – она вздохнула. – Не то, что ты. Я ведь красивая была. Но его, как огня боялась. Ну, представь – это ж надо – с чекистом жить. Бабы говорили, что он спит, а у него пистолет под подушкой. А если посреди ночи стрельнет? Это ж на всю жизнь заикой останешься, – она усмехнулась. – А раз он совсем пьяный меня на улице встретил и приставать начал прямо при народе. Я от него бегом, он за мной. А ты тогда влез, не побоялся. Он у тебя пистолетом перед носом махал. Ты бледный перед ним стоял, лицо словно мертвое. Но не испугался.
Лама помнил этого человека. Бледное с желтизной лицо, пьяные сумасшедшие глаза. Сафонов догнал Прасковью у бывшей городской управы, прижал к стене дома.
– Ну что ты дура кочевряжишься, – хрипел он пьяным голосом. – Я здесь – власть, понятно? Сама не пойдешь – под наганом приведут. Соглашайся, дура – как при коммунизме жить будешь. Здесь все наше – советское. Как скажу, так и будет.
Прасковья закричала от страха дурным голосом, а прохожие стали переходить на другую сторону улицы. Доктор Терентьев в тот момент шел им навстречу, зная, что свернуть уже не сможет. Дойдя до них, он остановился, взял пьяного Сафонова за плечи и сказал ему на ухо:
– Оставь её, комиссар!
Сафонов зарычал тогда, словно зверь, выхватил наган и наставил дуло доктору в лоб.
– Ты, гад, на власть покушаться вздумал! – заорал он.
Прасковья, освободившись от объятий, собралась было бежать, однако, увидев пистолет, застыла, как вкопанная. А на доктора Терентьева смотрело черное дуло нагана, и палец на курке начал свой привычный путь.
Сам не понимая, что делает, Терентьев, с неведомой ему прежде кошачьей быстротой сделал резкий шаг вперед и ударил чекиста в лицо. В этот же момент раздался выстрел. Зазвенело разбитое стекло в окне напротив. Надрывно заголосила какая-то баба. Народ на улице бросился врассыпную. Сафонов резко дернул головой, ударился затылком о стену дома и медленно сполз по ней на землю.
Прасковья вцепилась Тереньеву в рукав, дернула его на себя и потащила по улице.
– Сховаться тебе надо, доктор, – истерически шептала она ему на бегу. – Если он тебя найдет, точно убьет. Уходи куда-нибудь.
Этой же ночью Терентьев пришел в буддийский монастырь, который еще с незапамятных времен основал на Алтае учитель Лхамо. Его обрили наголо, переодели в оранжевые одежды, дали другое имя. С этих пор его звали Кадиша. А Терентьева Василия Васильевича с этого времени нее стало.
Много позже, размышляя о своей жизни, лама вспоминал и этот день. Он пытался понять, послало ли ему провидение этого человека, чтобы он вступил на путь постижения истины? Послало ли проведение революцию в Россию, чтобы