Нет. Потому что плывущие облака, бегущая вода и струящийся дым – это миражи. Как человеческая жизнь. Как само время, которое течет неизвестно откуда и неведомо куда. А что толку говорить с человеком, которого завтра уже может не быть? Что можете вы от него узнать? И что вы можете сказать ему вослед?
И смолк.
«Да, – думаю, – дела…»
– Это, – говорю я его жене, – кто-то к нему ночью приходил.
– Кто? – спрашивает она подозрительно.
– Да нет, – говорю, – это совсем не то, что ты думаешь. Это призрак был, – а затем добавил, что бы совсем её сомнения развеять. – Абсолютно бесплотный.
– И что же теперь делать? – жалобно говорит Вера. – Давай психиатров вызовем. Его ведь лечить надо.
– Его лечить нельзя, – говорю я авторитетно.
– Это почему же?
– То есть лечить его конечно можно, но они его так залечат, что больше к нему никто не явится. Понимаешь?
Она смотрит на меня как-то странно и молчит.
– Ты вспомни, – говорю, – Черного монаха у Чехова. Там тоже к одному тень монаха являлась. А потом родня взялась его лечить. Ну и вылечила. А монах исчез. Так он своей родне эту медвежью услугу всю жизнь потом простить не мог.
– Да, – говорит Вера упавшим голосом. – Читала. Только как же тогда без врачей?
– Надо попробовать, – говорю. – Есть у меня одна мысль.
– А тебе не страшно? – шепотом спрашивает меня Вера.
– Страшно, – отвечаю. – Но попробовать нужно. Тут, мне кажется, одна накладка получилась.
– Какая?
– Ты понимаешь, – говорю, – писателю твоему кажется, что в реальности ничего интересного нет. Вокруг только суета, пьянство и мерзость запустения.
Вера молча кивнула. Затем вздохнула и говорит:
– Знаешь, он мне как-то жаловался, что родился совсем не в свое время.
– Вот именно. В нашей жизни ему совершенно делать нечего, а вот там, – я показал пальцем под диван, откуда является обычно проворовавшийся секретарь тамбовской губернской канцелярии, – там ему кажется, что жизнь прямо кипит.
– Да, – печально согласилась Вера.
– А сейчас к нему явился, – продолжаю я, – какой-то библиотекарь из древнего Рима.
Вера молча кивнула.
– Да только этот самый библиотекарь двух слов сказать не может, хоть и знает пятнадцать языков.
– Да, – сказала она. – Странно все это.
– А Серега, – продолжаю я, – вцепился в него двумя руками, в надежде что-нибудь из него выпытать. Да не тут-то было. Библиотекарь этот молчит, как партизан на допросе, по одной в принципе простой причине.
– По какой? – спрашивает Вера.
– По причине того, – говорю я, – что он совершенный клинический идиот.
– Нет, – говорит она. – Он не идиот. Он просто несчастный. Мне его даже жалко.
– Мне, честно говоря, тоже, – согласился