Не предполагал написавший «Оболочку», как поведет себя ее природно лишенный в пространстве ноля: когда все безоболочны, оказывается, он не прочь ее заиметь. Недаром его прозвали «поэтом», – а те, не имея собственной, часто лакомы до чужих, которые так уплотняют, что они делаются куда прочней природных.
Видно, все-таки желание выделиться исконно. В значимости лишенный оболочки выделен, – пусть не отсутствующей собственной, так чужими. Он даже готов вытерпеть напор тех, кто в оболочке, – для духа ведь физического пространства не нужно, достаточно точки, а ее у него все равно отнимут, – не так уж плотно смыкаются оболочки, остается зазор. К тому же, в значимости все оболочки уже кем-то заняты, а в ноле множество ничейных – выбирай любую и там располагайся.
Поэта я боялся не меньше, чем того сумбурного трактатика, меня просто жуть от него брала. Из всех нас пятерых только он был по настоящему опасен, авантюрист по сравнению с ним был просто ребенок. Отпустил же он меня на все четыре стороны. Отпустил, я точно знаю, – этот бы никогда. Даже ртути пожалел бы, – испырял бы ножом, как, хоть и не он, но тоже, видно, из поэтов, одного беднягу, прямо на глазах старушки матери. Кажется, и ей самой досталось – к старушкам у этих просто какая-то животная ненависть. Этот, правда, был аккуратнее: намечал себе жертву, как тигр-людоед, и тот уже, будьте спокойны, был обречен. Мне этот великолепный расчиститель ноля, сам чистый, оттого и не знающий жалости, был необходим. Я дорожил им, может быть, не меньше, чем авантюристом, а любил наверняка больше.
К сожалению, такие недолговечны. Задыхаются, что ли, они в чужих оболочках, даже мнимых? У них все же неодолимая тяга развеяться по ветру. И целятся они, пожалуй, меньше в другого, чем в себя. Им-то, неотграниченным, все равно в кого целить. А может, и просто – в оболочку как таковую, ведь равно свою и чужую, они должны ненавидеть. Особенно в нулевую эпоху им, кажется, так и не терпится разлучиться со своей земной оболочкой, единственно истинной. Видимо, хорошо понимают собственную ненужность – полынья-то бывает во льду, а какая полынья в половодье?
Третий был инженер, то есть исконный враг ноля. При этом именно он готовил гремучую ртуть для его расчистки. Он, конечно, считал себя необходимым, и к своим хлопушкам, годным только для уничтожения ничтожной нулевой телесности, относился еще как всерьез. Наивный, как большинство инженеров, он наверняка был уверен, что взрывает ноль. А как взорвешь ноль? Только прочно стоящее можно взорвать, а взрывай пустоту и получишь запустение, то есть ту же пустоту, но еще более вопиющую. А впрочем, кто знает, не приобретал ли тем самым ноль немного значимости, соответственно теряя немного нулевости?
Не знаю, может быть, он и вообще не был мне нужен, как не нужна была звучная метафора расчищения. Разве что всем продемонстрировать