– Павел Осипович, а не слишком ли много этого, – Илья щурился и пощёлкивал большим и средним пальцами руки, – ну, подчинения, принуждения, послушания, неустройства в быту, да и не только в быту…
– Понял. По-моему, не слишком. Да и не всю жизнь оставаться семинаристом. А закваска на всю жизнь. И не ты на неё будешь работать, а она на тебя…
– Надо подумать, подумать…
И Илья поднялся на ноги: время истекало, пора спешить – на послушание.
– Подумай, подумай, и сюда что-то отложи. – И Калюжный, холодно усмехаясь, постучал запястьем руки по груди семинариста Крона.
– А знаете, Павел Осипович, я вот подумал: и зачем нам всё это – и мне, и вам, и другим… нашим? – Илья вяло усмехался, и глаза как будто сонные, в унынии.
– Ну, братец, прежде – кого считать «нашими», а потом уж – «зачем?». Первые наши, скажем, по крови, а вторые – по вере. О вере ты и говоришь: зачем всё это?..
– Нет, – возразил Илья, – не так. Сменил веру – верь в своём углу. Но зачем сюда, в монастырь, лезть: в семинарию, в академию – во всё это. Живёшь, и живи в своём курятнике.
– В таком случае и ты ответь мне на вопрос: почему же в душе твоей образовался вакуум? Почему уныние и разочарование?
Илья невесело усмехнулся:
– О, если бы я знал!.. Может, и причина рядом…
– Может быть… Но для меня «наши» и те и другие. И вера одна, от Моисея, и Христианство всё та же – наше. В это я твёрдо верую. И «это» мне нужно – не только для себя, но и для тех – как ты их называешь – «наших». Я хочу, чтобы и наши покаялись, крестились и шли бы за нашим Христом. В конце концов так и будет, но хотелось бы не в последний день и не сто сорок четыре тысячи… А чтобы влиять на своих, надо духовно возвыситься, не только получить соответственное образование, но и возмужать в вере… Иначе заклюют.
Калюжный умолк, казалось, тоже погрузился в уныние. Однако неожиданно засмеялся:
– А ведь наши жиды, как хохлы упрямые! Попробуй, стронь с места, когда он у власти или на золотом тельце сидит – такой ли визг поднимет, все свои права вспомнит, но не вспомнит о правах другого… Вот об этом я и думаю изо дня в день: как стронуть с места… – Он не договорил и с удивлением переключился: – А ты, Илья Борисович, что это аж в лице изменился? Что так смутило?
– Зачем жидами-то крыть? Достаточно, что нас кроют, – еле выговорил он в гневе.
– О, какой ты современный! – И вновь засмеялся. – А ведь сотни лет нас и называли жидами – и нет в этом ничего оскорбительного, как и для украинца – хохол… Это в силе уж мы губы чванливо надули: как это так – Богом избранных жидами!..
– И всё-таки лучше не надо…
Словно туча нахмурился Илья.
– Если это серьёзно, то не будем. – Калюжный так и пронизывал Илью пристальным взглядом, отметив: «А это характер, в маму