И Щербатов, и Наташа, по фамилии, кстати, Осипова, осознанно не раз каждый сам по себе впадали в искушения.
Уже не раз в постели, перед тем как уснуть, рассуждала Наташа в дремоте: «А что, могла бы я полюбить такого «старика»? Если бы одной веры, одних убеждений, а почему бы и нет. Мужчина в пятьдесят лет – муж! Если бы добр и неизменен, и я всей душой прильнула, и было бы уже не двое, но один…» Мысли начинали путаться, тело ещё напрягалось, и она вздрагивала, прежде чем погрузиться в сон.
И Щербатов бессонной ночью, слоняясь по кабинету, вспоминал её, такую молодую и случайную: «Моя Валентина в сравнении – фюрер. Характер отца – был он секретарём Обкома партии, несгибаемый и, казалось, вечный, но, воспитывая райкомовских секретарей на конференции, в одночасье и скончался, не дожив до пятидесяти пяти… А у этой отца убили… эта добрая, невозмутимая, теплотой обнимает тотчас. Молода, а я в своём состоянии ни на что не пригоден… А может быть и потому Валентина Львовна – канцлер?! А молодую вера смутила… удила… му… – и засыпал на ходу. Вздрагивал, открывал глаза и в какой-то момент дивился, что находится в своём кабинете обкомовского дома, а не в полуподвале у Анны с Наташей. И вновь блуждали подобные мысли, и Щербатов привыкал к ним, считая своими, неотвратимыми. – А что, я, наверно, любил бы её. – И тотчас навязчиво: – А смог бы жить с ней в полуподвале?.. Всё забываю, надо же позвонить, чтобы переселили… Но ведь она на двадцать лет моложе, на два года старше дочери моей…»
Когда Щербатов думал так, он забывал о себе, о том, что год с каждым днём короче… И всё-таки однажды не выдержал – прорвалось: он засуетился, заспешил, а куда – сразу не мог понять. Обхватил голову ладонями и закричал от страха внутри себя: «Всё! Конец! Какое безумие: родиться, понять – и умереть!»
Щербатов поспешно начал переодеваться, по рассеянности надел домашние брюки с потёртыми у стоп штанинами, на домашнюю рубаху надел костюмный пиджак, подхватил портфель, в прихожей оделся без шарфа, защелкнул входную дверь и ринулся к лифту – а шел уже последний час к полуночи.
И ведь всё складывалось путём: по первому взмаху руки такси остановилось… И лишь перед дверью в полуподвале он очнулся: «Это куда же я в полночь? Они же спят…» Чтобы уйти, развернулся небрежно – стукнул портфелем в дверь и замер. А дверь щелкнула замком и открылась. На пороге стояла Наташа – впервые Щербатов увидел её в халате, но не понял этого.
– Я так и подумала, – с придыханием сказала она. – Что случилось, Пётр Константинович, что с вами? Проходите же – дует…
И он прошёл, до сих пор не проронив ни слова. Наташа включила верхний свет – Щербатов вскинул руку, взывая:
– Не надо, не надо света!
– Да успокойтесь, что с вами? – Она сняла с него шапку. – Что же вы шарф не надели, можно простудиться. – И начала расстёгивать пуговицы на пальто. Щербатов воспротивился, сел на стул и со стоном уронил голову в руки на столе:
– Не могу я, не могу! Что