Трое русичей подошли к семисвечнику у восточной стены храма, и там, под иконой Спасителя, каждый зажег свечу, прошептал молитву и осенил себя крестным знамением.
– О чем у Господа попросил? – поинтересовался княжич Василий у своего ровесника и друга Митьки.
– Чтобы сестричка моя жива и здорова была. Ее же, пятилетнюю, дядька с теткой к себе жить взяли. Когда отец в битве погиб, а мать во время пожара. Как она там сейчас? Ей теперича уже все девять годков будет.
Княжич кивнул:
– А я за отца помолился и за матушку. Как же матушка убивалась, когда увозили меня, слегла она тогда. Но за отца я молился по-особому. Серчал я на него поначалу, что он меня татарам отдал, простить не мог ему. Помню, как кричал, бегая за ним по палатам: «Не отдавай меня им! Убей лучше!» Но он отдал, сказал: «Вырастишь – поймешь. А коли поймешь, то и простишь». Кажись, вырос я и теперь понял его, Дмитрия Ивановича, отче моего. – Он со скорбью усмехнулся: – «Мы, кому власть от Бога дана, себе не принадлежим». Его были слова.
– А твои слова уже не мальчика, но мужа, – вдруг услышали они голос и увидели силуэт, выходивший к ним из церковного полумрака.
И откуда он взялся? Что-то знакомее? Да кто это? Купец с рынка! – понял Василий. В том же расписном дорогом халате, но только без чалмы. И лицом он вдруг совсем на русича стал похож, и окладистой бородой в рыжину. И улыбался только так, как русич русичу и может улыбаться. Не по-ордынски – по-человечески.
С другой стороны к ним подошел и Добрыня.
– Княжич, позволь тебя познакомлю, – указал он на купца. – Афанасий Данилович по прозвищу Кречет. Летает он себе по дальним странам, оружием и доспехом торгует, а бывает и медом и пушниной, но когда на Русь возвращается, то в Москву летит первым делом – пред очи великого князя. Батюшки твоего, – многозначительно добавил Добрыня. – И рассказывает ему, что видел и кого видел, и с кем говорил, и что ждать московской земле от поганых ли, а то и от своих же русичей, что на Москву зуб точат. – Слушая Добрыню, Афанасий Данилович посмеивался. – И обратно летит – в дальнюю дорогу, в дальние земли. А иногда и с весточкой, если есть кому ее передать. Вот как сейчас.
– Здравствуй, княжич, – поклонился купец-странник.
Глаза Василия все сильнее разгорались – он уже понял, что весть пришла от батюшки, и тем сильнее билось сердце, что понимал юноша: весть связана с уходом из орды Тохтамыша.