– Мы еще не знаем, где ее мама и папа?
Отец качал головой и делал вид, что возвращается к работе.
К началу школьных занятий звонки стали реже, а разговоры с шерифом Ванденбергом почти сошли на нет.
В школе наша учительница третьего класса, миссис Элефсон, отводила меня в сторонку и тихо спрашивала, как дела.
– Хорошо, – неизменно отвечала я.
– А та маленькая девочка… С ней все в порядке?
На ее лице было написано сочувствие, но в глазах читалась плохо скрытая жадность до сплетен, желание узнать последние новости о «девочке, найденной возле Гранд-Маре».
Чаще всего я просто пожимала плечами.
Достаточно окрепнув, девочка начала выходить и присоединялась к нам за столом. Все остальное время она по-прежнему проводила в гостевой комнате, которая мало-помалу превратилась в «ее спальню». Врач и детский психолог сошлись во мнении, что пока лучше избегать «излишней стимуляции».
– Ей нужен покой. Стабильность. Так говорят врачи, – заявляла мама. Еще один аргумент в пользу того, чтобы держать девочку в комнате.
– Что с ней? – наконец спросила я однажды утром, когда мама складывала белье в аккуратные стопки на их с папой кровати: башня белых носков тут, столбик сложенных рубашек там.
Не прерывая занятия, мама подняла полотенце и соединила углы.
– Она страдает от посттравматического стрессового расстройства. Другими словами, с ней случилось что-то плохое до того, как мы ее нашли. Поэтому она не разговаривает.
– Что-то плохое?
– Да. Что-то ее… напугало.
Я села на край кровати.
– Что могло ее так напугать? Она когда-нибудь снова заговорит?
Мамины руки крепко сжали свернутое полотенце. Наконец она подняла на меня глаза.
– Не знаю, Айла.
В этот момент из коридора в комнату заглянул папа. Его взгляд задержался на маме, и она затаила дыхание, совсем как в тот вечер в летнем домике.
Я вспомнила, как он стоял рядом с ней. Их отражения в запотевшем зеркале ванной. Ласковое поглаживание шеи… Не просто мимолетное проявление нежности. Скорее перемирие. Перемирие между ними после того, как улеглась пыль минувших дней.
Предыдущие дни не были столь безоблачны. Яростный шепот – резкий, обжигающий – сменялся натянутыми улыбками, когда я входила в комнату. Мони поспешно брала меня за руку и уводила из дома, откуда нам вслед неслись приглушенные крики ссоры.
«И что ты предлагаешь? Вести себя как ни в чем не бывало?»
«Нет. Но изволь хотя бы понизить голос. Она тебя услышит».
«Может, ей стоит услышать? Может, ей стоит узнать».
«Тише. Я тебя предупреждаю… тише».
Однако за ужином они снова держались за руки. Какова бы ни была причина ссоры, наступала краткая передышка. «Хочешь еще глазированной моркови, Айла?» – с невозмутимым видом спрашивал один из них. Оправившись от боевых ран, они