– Она мне не подруга.
Шериф прищурил глаза.
– Нет?
– Ну, не совсем.
– Жуткая тогда выдалась ночка.
– Ага.
Я подняла глаза. Его густая лоснящаяся борода резко контрастировала с отполированной лысиной.
– Помнишь, что ты делала прямо перед тем, как нашла Марлоу?
– Да. Мы ели лапшу. Она была немного острой.
– Вы все находились в доме?
– Да. Мони. Мама. Папа.
Шериф сунул в рот жевательную пастилку. В наступившей тишине хрустнула карамельная глазурь.
– Айла, в тот вечер ты не заметила ничего необычного?
– В каком смысле «необычного»?
– Не такого, как всегда. Возможно, твои родители или бабушка делали что-то, чего обычно не делают.
Я помотала головой:
– Мы в последний раз ужинали в летнем домике. Мони всегда готовит.
– И ничего не показалось тебе странным или необычным?
Изо рта у него шел сладковатый мятный запах.
– Нет.
– Что ж, ладно. Будь умницей.
Шериф извлек из кармана розовую пастилку и протянул мне. Она медленно таяла у меня в кулаке. Раскрыв ладонь, я посмотрела на липкое розовое пятно, затем вскинула глаза. Марлоу сидела по-турецки на полу в прихожей и, пристально глядя на меня, повторяла движения моей руки.
Глава 10
– На той стороне улицы грузовой фургон!
Я приникла носом к стеклу, чтобы лучше видеть происходящее из своего гнездышка на белом деревянном подоконнике. Марлоу вскарабкалась ко мне и оперлась ладонями о стекло, выглядывая наружу.
– Кто это? – Она указала на пожилую леди, которая стояла на газоне возле дома.
У женщины были огненно-рыжие крашеные волосы, однако даже со своего места я заметила пробивающуюся у корней седину. Уперев руки в широкие бедра, женщина что-то говорила одному из грузчиков.
– Наверное, она въезжает.
Мы посмотрели по сторонам в надежде выяснить что-нибудь еще о новых соседях.
– Айла! Марлоу! – долетел снизу голос Мони.
Я взяла Марлоу за руку и стащила с подоконника. Она вытянула шею, все ее внимание было приковано к происходящему за окном.
Ладонь Марлоу надежно лежала в моей руке.
За последние восемь с небольшим месяцев это вошло в привычку. Она осталась с нами, опеку продлили. «До конца весны», – сказал папа. Прошла зима, и с каждым днем положение девочки в доме упрочивалось, подобно тому как спрессовывается снег, слой за слоем, пока наконец не застывает ледяной глыбой.
Наш повседневный быт вращался вокруг нее, и постепенно Марлоу стала его неотъемлемой частью. Мони по-прежнему кормила ее палочками, так что в конце концов Марлоу просто поворачивала голову и открывала рот. Пожилая кореянка успела к ней привязаться, словно их соединяла незримая нить.
Папа вечно был занят на лекциях или проверял работы студентов дома, у себя в кабинете. Однако в конце дня он неизменно спрашивал у мамы: «Как девочки? Хорошо себя вели? Дали хальмони отдохнуть?» Потом