Он кивнул, снимая плащ.
– Не ходи больше, – тихо попросила она. – Оно того не стоит.
– Может, и не стоит, – ответил он, глядя на огонь в очаге. – Но кто-то должен помнить.
Той ночью он снова услышал плеск – далекий, едва различимый, но настойчивый. И где-то в глубине леса, за рекой, старуха Вешница проснулась от странного сна: ей привиделся человек с рыбьими глазами, идущий по снегу, с амулетом в руках. Она не сказала никому, только бросила в огонь щепотку соли и шепнула:
– Пусть спит. Пусть спит…
Но озеро знало правду. И тень подо льдом ждала своего часа.
Домовой. Дружба длинной в жизнь
Святозар сидел у остывшего очага, подтянув худые колени к груди. В доме пахло сыростью и старым дымом, а за бревенчатыми стенами завывал ветер, будто оплакивал его родителей. Отец, богатый купец Доброгнев, и мать, тихая Лада, ушли в торговый поход три луны назад. Говорили, на них напали разбойники где-то у порогов на Днепре. Никто не вернулся – ни отец с его ладьей, груженной мехами и медом, ни мать, что всегда провожала мужа с улыбкой. А вчера в дом ввалился дядя Гордей, широкоплечий и громкоголосый, с женой своей, Ярославой, чьи глаза блестели, как у вороны, высматривающей добычу. "Всё твоего отца теперь наше, сирота,"– рявкнул Гордей, а Ярослава лишь ухмыльнулась, будто прикидывая, как половчее распорядиться добром.
Ночью Святозар проснулся от странного звука. Шорох, будто кто-то возился в углу, где стояла кадка с потемневшим от времени деревом. Мальчик приподнялся на соломенной подстилке, вглядываясь в темноту. Сперва подумал – мышь. Но шорох стал громче, и в неверном свете лунного луча, что пробивался сквозь щель в ставне, мелькнул силуэт. Маленький, сгорбленный, с бородой до пола, похожей на клочья мха. "Не бойся, малец,"– прошелестел голос, сухой, как осенний лист. "Я тут давно живу, еще деда твоего знал. А ты, видать, последний из ихнего рода остался."Святозар замер. Сердце колотилось так, что казалось, выскочит из груди, но в глазах того старичка светилось что-то доброе, почти родное.
Наутро после той странной ночи жизнь Святозара перевернулась с ног на голову. Дядя Гордей, едва солнце поднялось над крышами, рявкнул на весь дом: "Хватит дрыхнуть, сирота! Работай, коли жрать хочешь!"Ярослава, стоя у очага, швырнула ему краюху черствого хлеба, да так, что та ударила мальчика в грудь. "Дров наколи, воды натаскай, да поживее шевелись,"– прошипела она, а глаза её блестели жадностью. Святозар молча проглотил обиду, сжал хлеб в ладонях и побрел во двор. Дом, что раньше был полон тепла и смеха, теперь гудел чужими голосами, а каждый угол будто смотрел на него с укором.
День тянулся долго. Святозар таскал воду от реки в тяжелом деревянном ведре, пока плечи не заныли, а потом стоял у колоды, размахивая топором, что был ему почти по росту. Дядя Гордей сидел на лавке, попивая квас из глиняной кружки, и время от времени покрикивал: "Не ленись, малец, а то плеткой научу!"Ярослава же шныряла по дому, перебирая сундуки матери