…Это был небольшой невзрачный городок, где каждый прохожий знал другого в лицо (и, может быть, где-нибудь даже подцепил имя). Семейные тайны тотчас становились главным предметом активных слухов; а они, как водится, ежеминутно приобретают все новые формы. Паша ненавидел людные места и беспорядочные разговоры; он выискивал тихие аллеи, в которых разве что целовались влюбленные да иногда бродили по воде, точно по тверди, задумчивые утки. Он тогда садился на скамейку, блаженно откидываясь на спинку, и задирал голову кверху. И думал, что безмятежно летящие облака точно прогуливаются по синеокому небу, а оно само полно красок и интересных фигур. А еще размышлял о том, как многое теряют люди, которые глядят только под ноги, и о том, что, верно, главная проблема всех земных странников именно в этом – они почти никогда не поднимают голову и не обращают взгляд к небу.
Мальчик доставал свой путевой блокнот и делал в нем зарисовки – простые, слегка намеченные тонкими линиями, небезупречные, но живые, наполненные дыханием. На лист попадал и этот густонаселенный пруд, и случайные прохожие, припугнутые замершей на миг действительностью, и несчастная парочка, застигнутая юным живописцем врасплох. Он хотел запечатлеть все, до мелочей, чтобы в ночной тишине на берегу собственной комнаты вспомнить не лица незнакомцев и не пассивные танцы уток, а те чувства, те ощущения, которые приходили в момент, когда… Время останавливалось, замирал закат, слетались певчие птицы, целовались влюбленные. Паша улыбался, нанося все новые штрихи, прятал творения в старый отцовский рюкзак и, осчастливленный, уносился прочь, вслед за розовощеким закатом, этим смешливым мальчишкой. «Наверное, мы ровесники, — дружелюбно подмигивал вечно смущенному мальчугану Паша, — Или он чуть-чуть постарше. Вот бы сыграть во что-нибудь… Хотя бы пробежаться наперегонки!» И он вдруг сорвался с места и побежал, чувствуя только, как ветер легонько, тепло, по-матерински треплет щеки – гладит, ласкает нежную кожу. Остановился, подбежав