Мысли о покинутой и преданной им Любе не оставляли его. В голове назойливо вертелось одно и то же: трус и предатель. Предатель и трус.
Ему вспомнилась одна из их прогулок. Из тех, что были до поцелуя. Он сидел, прислонившись к дереву и смотрел, как Любаша спускается к реке, осторожно ступая по влажному глинистому берегу. Вот она оглянулась и помахала ему рукой. У нее были нежные маленькие ладошки, ему нравилось держать ее за руку. У нее были красивые карие глаза. У Ванечки были такие же. Он любил эти глаза. От этой мысли у Алексея тревожно заколотилось сердце. Любил? Нет, он и сейчас любит эти глаза! Так почему же он уезжает? Неужели его трусость сильнее, чем любовь? Неужели его сомнения сильнее, чем желание стать счастливым? Неужели страх перемен сильнее, чем вера в то, что друг с другом им всем вместе будет очень хорошо?
Ну, в самом деле, нельзя же всю жизнь убегать от других и от себя! Нельзя же жить одному в пустой квартире, сходя с ума от тоски и замыкаясь в своем одиночестве. Ему нельзя уезжать. Нельзя! Это его последний шанс. По сути – по-настоящему первый и последний. Еще можно соскочить на ходу. Поезд еще не разогнался в полную силу, еще не утонула в деревьях крыша покинутой станции. Только бы успеть, только бы не передумать! Трошин схватил чемодан и, распихивая людей, стал пробираться к тамбуру.
«О, Лёха! А ты здесь откуда?» – крепкая рука опустилась на его плечо. Трошину подумалось, что это рука Судьбы. Поезд ускорился, колеса застучали быстрее и громче. Алексей продолжал стоять в проходе. Воодушевление, переполнявшее его минуту назад, улетучилось, бесследно растворилось в душном и спертом воздухе. Трошин как-то вдруг обессилел, обмяк, выронил чемодан. Голос приятеля раздавался откуда-то издалека. Он поднял чемодан, похлопал Лёшу по плечу и потащил его в сторону своего купе. На ходу стал рассказывать, что ездил в отпуск «на деревню, к дедушке», еще раз спросил, какими судьбами здесь оказался Алексей.
Трошин сидел на нижней полке. Несмотря на жару, его бил озноб, будто его только что окатили ледяной водой. Тошнота, усиленная ненавистью к самому себе, подступала к горлу. Неужели он так никогда и не сможет пересилить своей трусости? Неужели никогда не сможет ничего изменить в собственной жизни? Неужели кто-то там, наверху, просто над ним подшутил, когда заставил его бросить город, приехать наугад в заброшенное село и случайно познакомиться с Любой? Неужели ему на роду написано оставаться никчемным придатком огромного мира и всю жизнь мучиться от осознания собственной ничтожности и бесполезности?
За окном проплывали золотые поля, виноградники, редкие перелески. На лугах мерно паслись коровы и овцы. Маленькие пастушата, завидев поезд, побежали