И Алексей парнишку не отгонял, не в тягость он ему был. Не раз, бывало, засиживался Ванечка в гостях и незаметно засыпал прямо на крыльце или на бревне у дома. Тогда Алексей перекладывал мальчика на свою кровать и ставил чайник. Приходила Любаша за сыном, да и оставалась почаевничать, поговорить, послушать. Когда дома никто не ждет и спешить некуда, отчего бы не остаться?
Вскоре в селе уже никто не удивлялся, увидев Трошина и Любу вдвоем. Добросердечные бабки и тетки стали поговаривать о свадьбе: Михайлова-то без мужа одна вон сколько мается, да и приезжий, видать, ни жены, ни ребенка не имеет, раз не торопится отсюда уезжать. Всё складывалось один к одному: могли бы сойтись и жить.
Так незаметно пролетели два месяца. Лето близилось к концу. Жизнь в селе давно вошла в свою привычную колею и текла тихо и размеренно. И тут снова случилось событие, нарушившее сельскую идиллию. Событие это, без преувеличения сказать, по своей значимости намного превзошло даже приезд Трошина. Как обухом по головам, оглушительным и неожиданным для всех стал его отъезд. Не отъезд даже – побег. Тайный. Без предупреждения. Без объяснений и прощаний. Просто однажды утром Алексей не пришел в мастерские. Не было слышно его и во дворе. Тихим и одиноким стоял брошенный хозяином дом.
О причинах отъезда Алексея Ивановича никто не догадывался. И как могли догадаться, если еще недавно выглядел он вполне счастливым и довольным, уезжать никуда не собирался, да и обосновался здесь, казалось, надолго. Ну, в самом деле, не для того же он дом заново отстраивал, чтобы всего лишь пересидеть в нем лето? Что такого могло случиться, чтобы планы в одночасье изменились?
– Люба, а Люба! А куда Алексей подевался, не знаешь? – спросила бабка Лизавета, заглядывая во двор поверх забора. – Вчера-то вы вместе были, вас все видели, а утром его и след простыл. Ты его часом не обидела?
Любаша ничего не ответила, зашла в дом и с силой хлопнула дверью. В окнах тонко зазвенели стекла. Ей хотелось плакать, грудь сжимала обида.
Целый день в доме царило напряженное молчание. Люба с тревогой наблюдала за сыном. Тот уже знал, что Трошин исчез, и был невероятно этим расстроен. То, что Алексей Иванович сбежал ото всех, включая его маму, было еще полбеды. А вот то, что он не пришел попрощаться даже с ним, было уже равносильно самой настоящей катастрофе. Ванечке была еще не знакома крылатая фраза про тех, «кого приручили», но своим маленьким детским умом он достаточно ясно понимал, что дядя Лёша поступил очень, ну очень неправильно.
Люба понимала, что сыну обидно. Если бы дети умели выражать свои чувства как взрослые, Ваня сказал бы: