Птица огня. Кирилл Баранов

взглянула на него с презрением до того абсолютным, что лодочник отвернулся и отчалил. Спустя где-то час скоростного сплава наткнулись на камни. Лодка вздрогнула, подскочила немного. Ашаяти, все это время сидевшая как иголках, вцепившись в борта, будто ее к ним гвоздями прибили, вскрикнула. Лодка вырвалась у нее из рук, и, боясь вывалиться, девушка быстро-быстро забарахталась в воздухе в поисках новой опоры. Одной рукой она тотчас ухватила ногу музыканта, расслабившегося на носу судна, вонзив ногти, наверное, до самых костей. Музыкант не успел ничего понять, вздохнул только глубоко: «Ах!», – из глаз невольно брызнули слезы. Вторая же рука Ашаяти все продолжала шарить по воздуху, метнулась к другому борту лодки и дугой пошла дальше, дальше, к перепуганному лодочнику, следившему с религиозным ужасом за приближающимися к его паху страшными когтями. Душераздирающий вопль его перепугал птиц и зайцев, из чащи выскочила в панике целая волчья стая и бросилась наутек непонятно куда и непонятно зачем.

      Покрытая грязной пеной река шумела, обрушивалась резкими порогами, а потом, когда лодка свернула на северный приток, – присмирела и утихомирилась. Скалы остались позади и быстро отступали, а вскоре исчезли совсем, скрытые верхушками деревьев. Этот приток назывался Хета, что на языке давно исчезнувшего из этих мест народа значило – «тень». Мутные воды постепенно растворялись в чистой, сияющей глади. Лодка скользила по отражающимся в реке облакам.

      Река текла длинной дугой, зажатая с обеих сторон лесами, а где-то впереди над деревьями к небу тянулся черный дым. Поначалу он был похож на рассеивающуюся тучку, но чем ближе подплывала лодка к его источнику, тем темнее становился дым, тем больше туча. Столб, жирный и клокочущий, поднимался строго вверх. Ветер, словно бы перепуганный увиденным, сбежал в неизвестном направлении.

      Леса отступили. На небольшом пригорке недалеко от воды чернели и дымились руины некогда высокого замка. Три его башни из пяти рухнули; одна, дальняя, хоть и раскрошилась наполовину, но по-прежнему стояла с единственной уцелевшей стеной. Пятая, донжон, торчала посреди руин, и отдельные участки ее стен даже не рухнули, а буквально расплавились. Камни растеклись как масло на огне и застыли у самой земли причудливыми фигурами, похожими на вывернутые кишки. В дырах разбитых стен видна была уцелевшая кое-где роскошная мебель, висела еще громадная люстра с драгоценными камнями, сияли сотни погнутых серебряных вешалок с остатками гардероба на них, а из скошенного окна выглядывала упавшая и оплавившаяся золотая статуя. Вокруг замка, который уже не горел, но все тлел и чадил, толпились люди, кто-то на конях, кто-то с повозками. У подножия холма раскинулась приткнувшаяся к реке деревушка. Некоторые домики чернели углями. Сардан не заметил никакой системы в расположении сгоревших деревенских дворов – там один, через улицу наискось другой, еще через улицу третий, а потом сразу два. За деревней до самой опушки далекого леса расстилались скошенные поля.

      Лодочник прибил лодку к причалу и угрюмо смотрел на уползающую