Все равно бы спокойной жизни, о которой вы с Катькой для него мечтаете, не получилось. Потому что он, как и я – меченый! Мы другими быть не можем. Нас сломали еще в молодости, а может еще раньше. Большая рыба маленькую целиком глотает. Только где, когда – знать бы!.. И ты, Лорхен, это нюхом своим стервозным учуяла, что и тебя могут поломать… вот ты и убежала из этой огромной тюрьмы на волю.
«А ведь он прав, – подумала Лора, – разве меня не ломали?»
Память угодливо подкинула картинку: Сладострастная физиономия патологоанатома Цишина, склоненная над ее лицом. Его узкие, лезвиями губы, впивающиеся в ее рот. И запах, пронзительно тонкий запах тления… Лора резко развернулась, скинула картинку под ноги, как учил ее американский психоаналитик, растоптала. «Пошла вон, лихоманка, во тьму ночную, в овраг зыбучий, в глубь морскую, где и рыба слепа». – Закончила русским заговором, подслушанным в детстве у бабки Ольги Петровны.
– Ты, Лорхен, просто ничего не понимаешь в нашей жизни. Не русская ты уже. Может, тебе на чужбине сладкое и не в горчицу. А нам на родине и хрен за леденец. Русский простой человек без родины не живет. Слишком далека ты от родного народа. Кто-то приблизительно так говорил из литературных классиков или из политиков. А ты же иностранка! Эти пенки, веники, груздочки, огурчики теткины опротивят тебе через неделю. И уедешь ты в свою цивилизацию. А мы тут помрем сами по себе и вместе со своей исторической родиной. Потому как судьба наша такая. И будем мы лежать на родном погосте, вместе с нашей прародительницей. И журавли над нами пролетят. Милые наши журавли!
И ветры нас обдуют. И береза желтый лист обронит. И ежевика на могилке вырастет. Сладкая черная ежевика на могилках самая-самая!.. Давай за это выпьем, Лорхен! Вот за это только и стоит выпить. Ни за здоровье, ни за что другое. А только за это – как за вечную ценность. Опять же говорит русская пословица, именно про нас – доля есть, да воли нет.
– Философ доморощенный! Катя забрала обе бутылки. – Напомнила Лора.– Сердце щемило, говорило, прав твой дядька, деревенский алкоголик, прав.
– Несмотря на то, что в общих рассуждениях ты прав, – вынуждена была признать она, – ты не прав в частностях, и это тебя губит. Думай о себе, а не об общем.
– И я также говорю. А он – заткнись, да заткнись! Я, говорит, радею за все человечество, а не за себя. – Вставила свое Валька.
– Все человечество любить легко. Себя любить трудно. А ближнего, как трудно любить! И хочешь, а не получается! Я вот, Вальку разве не люблю? Люблю. А за что ж ее не любить?
Валька даже зарделать от признания, засияла глазами, опухшие руки свои стала гладить.
Впрочем, дальше Серега распространяться о любви к Вальке не стал, но она уже