Так как других живых родственников у нее не было, вопрос снимался.
– Почему вы не спрашиваете, при каких обстоятельствах погибла ваша жена? – поинтересовался Катенин.
– Не хочу. – Владимир поморщился. – Какая разница. Смерть есть смерть. У нее могла быть только эта смерть. Другой не заслужила она.
– А останки? Забирать останки вы тоже не будете?
– Зачем, если ее похоронили? Пусть покоится.
– Логично, – закончил майор, но чарез паузу добавил, – похоронили под номером. Без креста. Все равно не по-людски. Впрочем, дело ваше. Вас можно поздравить, как это ни странно звучит.
– Да совсем это не странно, во всяком случае, для меня. В каком-то смысле, да, можно поздравить. Хотя бы потому, что история эта закончилась. Устал я за четыре года, вы не представляете… Дети к тому же измотали.
– Стало быть, дети не совсем благополучные? – с осторожностью в голосе поинтересовался майор.
– Стало быть. – Вздохнул Владимир. – Не справляюсь, и сладу никакого с ними нет.
– Ну, бывайте, Владимир Петрович. Всяких благ вам. – Напутствовал Катенин. – А дети, это, конечно, не дай Бог никому. К тому же без матери. Какая никакая мать, а это лучше, чем ее нет никакой.
– Не знаю. – Честно сказал Владимир.
Спускался со второго этажа по лестнице – ноги были ватными, держался едва не обеими руками за перила. Неужели история эта закончилась, и его больше не будут подозревать в убийстве собственной жены? Больше он сюда не придет. Заключение о смерти Ирки ставило точку. Но точка ли это?
– Что я скажу пацанам? – впервые за весь день задал он себе вопрос. – Может, лучше молчать дальше. Они-то, поди, ждут ее, надеются на возвращение. Может, эта надежда им помогает, дома удерживает. А если сказать, окончательно почувствуют себя сиротами – хуже будет. Убегут сдуру. С них станется. Убегали ведь. Первый раз ссадили их с поезда на станции Петухово, на границе Казахстана и России. Второй раз упороли аж к Красноярску автостопом. Истории по дороге сочиняли о больной бабушке, которая их ждет, не дождется в далекой сибирской деревеньке. Страсть к передвижению у них, видно, уже была в крови от матери. Ездил он в тот приют, привез назад – отмыл, одел, а потом выпорол ремнем – неделю оба на задницы сесть не могли. Присмирели вроде. Но надолго ли? Дома стенка шведская, гантели, гири, штанга – все для них, лишь бы удержать. Ан не выходит. И все, старший, Димка заводит, исподволь, тихо-тихо… Учеба напрочь запущена, оба второгодники, хотя такие ушлые ребята, и так быстро и красиво соображают, что дураками вряд ли можно назвать. Но ум какой-то колючий, нервный, извращенный. Старший в уме что-то держит всегда такое, что страх берет заглядывать в голубые, прозрачные,