Нет, нет, не подумайте, она не была внешне ничуть похожа на инопланетянку или еще какой-нибудь штучку в этом же духе, отнюдь, она была самой, что ни на есть нормальной земной женщиной, желания которой были вполне земными, теплой, мягкой и приятной на ощупь, при условии, конечно, что ощупь та исходила не от фон Штольца. На него у нее была некая, им же вызванная, форма аллергии. К остальным же представителям рода человеческого она относилась с милой доброжелательностью, не подчёркивая свою исключительность, не рассказывая тайны о cилах ее дающих.
Вчера Ленка гуляла по Монтре, впитывала энергию волн, растений, ветра и очень сильных гор, которые радовали ее тем, что энергия их была потенциальной, ее можно было накопить, не испытывая «энергетических перепадов» – приливов то боли, то радости, то движения, то ступора, от которых она подчас очень сильно страдала. Здесь же, возле гор. у нее наступало ничем непередаваемое чувство единения со всем сущим, со всем земным, похожее на эйфорию, но не настолько истерическое.
Она опять отделилась от тела, оставшегося задумчиво сидеть на скамейке, и воспарила. Звезды вихрем кружились перед ней, завиваясь в причудливые спирали. Вспыхивали удивительные световые змеи, они переплетались между собой, соединялись, разделяись, обменивались элементами и, сотворив нечто новое, расходились. Лене было удивительно хорошо, она понимала, что ее тоже бросает, кружит, создает, меняет, снова пересоздает этот бесконечный танец рождения.
Ещё не осознавая до конца границ своего существа, она увидела цветущий сад, окутанный розовой дымкой. Запахи и звуки, доносившиеся оттуда были неземные, они были неизвестны, прекрасны, они манили и влекли ее с неодолимой силой. Она снова перестала быть собой, все мысли ее застопорились, и только одно желание царило в ней: соединиться с садом, слиться с ним воедино, навсегда, навеки. Сад представлялся ей высшим блажнством.
И вдруг приказ холодный, ледяной, пронзил ее мозг, а она, ничего еще не успев понять, вновь оказалась на скамейке.
«Мне, наверное, дано только видеть другие миры, а не жить в них», – с горечью думала Ленка, – " а может это сама смерть, горькая и манящая, раскрыла мне свои опиумные объятия» Однако она отключилась от этих мыслей, объяснения которым никогда не могла найти, так как была, вероятно, лишь случайным обозревателем, чужой сущностью, которую не пускали и игнорировали, но она всё-таки была счастлива хотя бы тем, что ей было дано увидеть и почувствовать другое измерение.
Конечно, осорожнейшая из Ленок никогда и никому ничего про эти полёты не рассказывала, понимая, что никто и никогда ей не поверит, а что если ее признают невменяемой, то не видать ей миллионов фон Штольца, как своих ушей, а с миллионами, однако, жизнь была прекрасней и удивительней. Жизнь без забот, вызывавшая в ней