Но рассказ был прерван. Хван закрыл ладонью глаза, но не смог спрятать слезы, которые покатились по щекам. Ошарашенные ученики начали шептаться, поглядывая на парня, стоявшего в самом центре оперного зала. А Лим все не мог успокоиться. Простой плач перешел в рыдания. Он не мог его контролировать. Все дошло до такой крайности, что учителю пришлось вывести того в холл. Мужчина усадил Хвана на один из диванов в коридоре и протянул бумажную салфетку. Лим охотно принял предмет из чужих пястей и начал вытирать влагу с лица.
– Я не думал, что ты такой сентиментальный, – преподаватель мягко похлопал его по предплечью, сидя рядом, – но это не плохо. Искусство требует эмоций, требует скорби зачастую. Или тебя не музыканты расстроили? – мужчина наклонился, чтобы увидеть лик второго. – За друга переживаешь? Не волнуйся, он всего лишь подцепил простуду. От нее даже не умирают. Все будет хорошо. Приходи, как полегчает. А доклад был хорошим, молодец, – поднялся и удалился обратно, в помещение, где его ждали остальные.
Простуда… Никто не знал, что произошло на самом деле. Родители Маркуса, как и он сам, решили сохранить тайну. Даже Хван распознал совершенно случайно. Он пришел навестить его, как обычно делал, когда тому нездоровилось. Дверь открыла госпожа Итон. Она, безусловно, обрадовалась Хвану, но не впускала в жилище. Говорила, что сейчас они заняты. Однако Лим заметил Маркуса, который спустился, надев наушники. Маркус не слышал, как кто-то пришел на порог. Он привычно потянулся за графином с водой. И тогда сердце Хвана упало. Улыбка моментально покинула лицо. На запястьи Маркуса, от ладони и до сгиба локтя, тянулся огромный шрам. Вторая оголенная рука показала те же результаты. Ему еще не успели снять швы. Выглядело не просто жутко – тошнотворно. Маркус, разворачиваясь, поднял голову. Они встретились взглядами. Лим задавал всего один немой вопрос: «Почему?». Дверь захлопнулась прямо перед его носом, когда госпожа Итон уловила их зрительный контакт. Она пыталась защитить сына всеми способами, которые были доступны. Даже, если цена тому – молчание и пожизненное ношение длинных рукавов. Никто не должен знать истину. Никто не должен