23 марта 1982 года Юлий Теодорович отправил всех из дому, написал записки – в милицию, чтобы никого не винили, жене Зое, своим друзьям и отдельно – Валерию Фриду. Все рассчитал. Чтобы близкие не испугались, решил их предупредить – на двери ванной повесил табличку: «Я застрелился». Сел в ванну и выстрелил себе в рот.
Записку друзьям мне дал прочесть Валерий Фрид. Не буду ее пересказывать…
Я часто бывал в гостях у Валерия Семеновича. Бывало, выпивали с ним. Пил он только водку, но как-то странно – три четверти рюмки бесшумно проглатывал, а оставшуюся четверть подсасывал с характерным свистом… Много рассказывал мне о жизни в лагере.
Я запомнил его историю о том, как они с Дунским, будучи уже на вечном поселении, сбежали на неделю в Москву.
Дважды в месяц они должны были являться к коменданту, чтобы отмечаться. В очередной раз они отметились и взяли билеты в мягкий вагон поезда «Воркута – Москва». В мягкий не ради роскоши, а чтобы проверяющие не заподозрили в них беглецов: в таких вагонах ездила только солидная публика. Для этой же цели купили дорогие пижамы… И все сработало. Побыли в Москве и таким же путем вернулись обратно.
О своих с Юлием Дунским лагерных годах Валерий Фрид написал блестящую книгу «58 с половиной, или Записки лагерного придурка»…
В 1952 году, сразу после освобождения из лагеря, Дунский и Фрид написали в Инте выдающийся рассказ «Лучший из них» – на блатном жаргоне.
Иногда Дунский и Фрид читали «Лучший из них» своим друзьям – как правило, происходило это после застолья и немалого количества выпитой водки.
Однажды рассказ был прочитан при мне. Читал Валерий Фрид, а Юлий Дунский по ходу комментировал: «грабка» – рука, «пропуль» – послание, «писка» – лезвие безопасной бритвы, «кандей» – изолятор, «тягануть» – отругать…
Шел 1981 год, и тогда невозможно было представить себе, что «Лучший из нас» когда-либо может быть напечатан.
Вот лишь небольшой отрывок этого выдающегося произведения:
…В субботу у нас, как положено, танцы. Я как комендант должен там показаться, чтобы помнили, что над ними есть бог и прокурор. На мне эстонский лепенец, расписуха, прохаря наблищены, на грабке перстенек. Я всегда чисто ходил.
Заваливаюсь в столовую, становлюсь у дверей и кнацаю. Все притихли и ждут, когда я уйду. А Вика сидит на столе, со своей гоп-капеллой, и кричит мне через весь зал:
– Здравствуйте, господин гад!
– А, – говорю, – прелестная воровка, обосрала хуй, плутовка! Здорово, здорово.
Она кричит:
– Товарищ комендант, вы такой видный мужчина, а никогда не споете, не сбацаете. Вы не можете или у вас есть затаенные причины?
Я ей ботаю:
– Я