Никто не вспомнит нас в стране бумажной,
И не почтит наш экипаж отважный
Ни вежливая скорбь, ни интерес.
Удел всего непрочного таков.
Но гордо мы не опускаем флаги, —
Кусочек разлинованной бумаги
Среди асфальтовых материков.
Финиш
Эгоистична, добра ли —
Вам доверять не хочу.
В межгалактическом ралли
Я одноместно лечу.
В гиперпространстве едва ли
Путь я себе облегчу.
Риск – в стародавней опале
Риску детей обучу.
В вакууме, словно в зыби,
Страшно единственной рыбе —
Было б хоть два корабля!
Не суетливым смятеньем,
А человечьим терпеньем
Встретит свой финиш Земля.
Движение
Отмерьте мне хоть полчаса,
Оставьте краткий миг хотя бы!
О, благодатные леса,
Как вами надышалась я бы.
Ведь все еще хитра лиса,
И курочки, как прежде, рябы…
Еще касается роса
Ступней простоволосой бабы.
Куда – вперед или назад?
На сей предмет различный взгляд.
Пускай вода из крана льется!
Но я, наверно, предпочту
Тяжелых ведер простоту —
Былую глубину колодца!
«Чтоб записать симфонию души…»
Чтоб записать симфонию души,
Немыслима условность нотных знаков,
И почерк у людей неодинаков,
И разной жесткости карандаши.
Как выразить себя, себя найти?
И что принять – октавы или кванты —
Как меру исчисления таланта,
Как верстовые столбики пути?
Но равно Данте или Галилей
Имели ключ от рая и от ада…
И есть ли в жизни большая награда,
Чем верность одержимости своей.
Победы редки. Человек живет,
Не думая о славе и карьере.
Зачем ему бессмертие Сальери?
Лишь времени он предъявляет счет,
Не поднимая воспаленных век,
Он формулы или поэмы пишет,
Они ему как воздух или пища
Нужны. И потому он – человек.
«Я хлеб в гречишный мед макала…»
Я хлеб в гречишный мед макала,
Присев, как у стола, у пня.
И, как на бедного Макара,
Валились шишки на меня.
И пахло иглами – колюче,
И сладко – дымом и листвой,
И птицы, черные, как тучи,
Сгущались в синеве лесной.
Все было, как на самом деле —
Хоть на неделю, хоть на год…
Но только листья – не летели,
Не насыщал гречишный мед,
Была коротенькой тропинка,
Беззвучным был пчелиный рой,
И даже тонкая травинка
Не гнулась под моей ногой.
И шишки были невесомы,
И неподвижна синь небес…
Он был так ловко нарисован —
Душистый