Но больше все-таки, чем мы понять хотим.
Неистовство души – в консервах киноленты.
Расчетлив скучный мозг, живущий на проценты…
У маленьких комет – большой и длинный хвост.
Шестого чувства нет. Есть только злая шутка.
Безумие – всегда лишь следствие рассудка,
Чтоб не оглохнуть вдруг от крика новых звезд.
Наследство
Ты праведник, но проповедник
Святых грехов моих.
В себе несу я, как посредник,
Остатки дней былых.
Я терпеливый привередник…
Но голос прялки стих.
Взяла века я как наследник —
И промотала их.
О, ледников вершинных холод:
Судьба войны, беда и голод…
Я в рабстве с той поры.
А выкуп мой так мал и жалок…
Но мы спешили щедрость прялок
Сменить на топоры.
Сорочка
Говорят, я родилась в сорочке.
Редко кто рождается в белье.
Очевидно, дальний мой сородич
Был портным у Бога в ателье.
Но червяк сомненья душу точит,
Изнутри сжирает сладкий плод:
Сотворив меня, был Бог неточен,
Значит, я по-своему урод.
Есть у Бога вечные каноны,
Строг Всевышний к своему труду.
И подглядывает он с иконы,
И под видом счастья шлет беду.
Окольцует золотым железом,
По плечу вериги подберет.
Я молчу. Я никуда не лезу.
Все равно выходит – поперед.
И плюют отставшие вдогонку,
И догнать камнями норовят…
Господи! Ты эту распашонку
Забери, пожалуйста, назад!
Олимпийцы
Я проживала на Олимпе,
В доисторическом раю.
Ракушками века налипли
На биографию мою.
Грешна была. А кто не грешен?!
Но, коммунальный рай ценя,
Доисторические греки
Тогда молились на меня.
Мы жили там почти как люди —
В пылу добрососедских склок.
Хранили в глиняной посуде
Прохладный виноградный сок,
Мы тесто во дворе месили,
Ловили рыбу, били дичь,
И ели горькие маслины,
Чтоб сладостный нектар постичь.
Играя на бессмертной лютне,
Мы смертных трогали до слез…
А в Палестине, в жалкой люльке
Уже орал Иисус Христос.
Мария обнажала груди,
Кормила мальчика Христа,
И оставалась книга судеб
Покуда девственно чиста.
Костры над миром не алели,
Оберегая божество,
И не писали Рафаэли
Мадонну сердца своего.
Нас было много, слишком много
Для этой маленькой Земли.
И вот единственного Бога
Однажды люди предпочли.
О, непорочное зачатье,
И вечных заповедей ложь!
Но мы-то