– Забавно, как ты горд собой, – Илайя пожала плечом, широко улыбнувшись.
– Я выиграл нам час времени, – невозмутимо отозвался Юлий, осматриваясь с таким видом, словно искал, к чему бы теперь этот час выгоднее всего приложить.
– И укокошил умилительную самоотраду безымянного ницшеанца. Мог быть с ним и поучтивее.
– Мне не понравилось, как ты на него смотрела, – проворчал Юлий, мимоходом оглянувшись на витрину с мороженым на площади перед университетом.
– Но он занятный малый, признай, – мягко возразила Илайя.
– Что-то подсказывает мне, что он представитель того типа одинокого неудачника, кто живёт лишь чувством собственной исключительности. Это не более чем частное мнение, конечно, – добавил он с надменной полуобидой. – Если ты предпочитаешь вернуться на лекцию, нет ничего проще, чем это устроить…
– Этот час безусловно заслужен тобой по всем табелям и любым императивам. Я в твоём полном распоряжении.
– В полном, – повторил Юлий полувопросом, коротко покосившись на неё.
– Настолько полном, насколько хватит фантазии у твоего авантюризма.
Он шагнул вбок, развернулся и резко стал, преграждая ей путь. Она остановилась в полушаге, с трепетным любопытством заглянув ему в лицо.
– Тогда я, пожалуй, начну с… мороженого, – сказал Юлий и с ребяческим нетерпением рванул в сторону запримеченной витрины.
Пока вафельные стаканчики наполняли шариками мороженого – ванильного и шоколадного для Илайи, фисташкового и мангового для Юлия – Илайя собрала волосы в причудливый пучок, растопырившийся вихрами на её голове, точно ёж на полянке. Передавая ей мороженое, Юлий скользнул взглядом по её декольтированной блузке.
– Я беспокоюсь, как бы ты не замёрзла от всех этих тонких материй.
Илайя пожала плечами.
– Не беспокойся. Меня греет мысль о… мороженом.
Они сидели на трамвайной остановке и доедали мороженое. Юлий хмуро таращился в далёкую точку и трусил ногами. А Илайя ненавязчиво водила глазами по линиям его профиля, такого с виду уравновешенного и неподвластного, ничем неотличимого от того, каким он был в начале лета, и лишь памяти выдающего обмельчавшую эту невозмутимость, лишь памяти сообщающего о готовности реагировать на каждое слово, выйти из себя из-за самой безобидной выходки. Столь убедительный в своей беспристрастности, что минутами и не верилось, будто тот безумный порыв, который заклеймил его отчуждённость притворством, происходил за пределами Илайиной мечты. Юлий сам тогда, она понимала, стыдился себя, но исступление, до которого он дошёл на той долгожданной встрече, искупившей разлуку, взяло верх над осмотрительностью. Он был более пылким, чем мог ожидать от себя, и более резким, чем было свойственно его натуре. Ибо ещё никогда не происходил столь сильный разлад между двумя противниками,