Воодушевление де Ла Файетта было заразительным. Я как губка впитывала слова маркиза и досадовала на отца за его скептицизм и пессимистические прогнозы. Мне было стыдно, что я так мало читала и так мало понимала в том, что обсуждали эти умные и образованные мужчины. Они говорил о физиократах и энциклопедистах, цитировали Мабли и Морелли. И примерно через час после начала дискуссии я дала себе клятвенное обещание дочитать, наконец, многострадальное «Письмо слепым в назидание зрячим» Дидро.
Нет, я, конечно, не была совсем уж невежественной – читала и Вольтера, и Руссо. Помня обещание, данное Франсуа, я прошлым летом одолела, наконец, Монтескье, «О духе законов». Но все же, все теории и философские рассуждения очень быстро отступали перед необходимостью делать ежедневную работу и забывались.
Если честно, мне было не до высоких идей. Со временем папа совсем устранился от текущих забот, и я все делала сама. А отец полностью переключился на то, что всегда любил больше экспериментов в сельском хозяйстве – на историю.
Его интересовало многое: и исход бриттов на континент, и зарождение бретонского самосознания. В настоящий момент он работал над документами, описывающими возвращение в Бретань после долгого отсутствия Алана Барбеторта, крестника аглосаксонского короля Ательстана.
Вместе с Барбетортом в Бретань из Англии приехал и Аранкур, наш предок. Это было в 937 году от Рождества Христова.
Уже поздно вечером, когда гости уехали, и мы с отцом остались одни, я спросила его, откуда у него такой скептицизм и неверие в возможность реформ.
– Ах, девочка моя, – сказал папа, – совсем наоборот. Я знаю, что перемены назрели. Более того, они неизбежны. Просто я совсем не уверен, что это будут перемены к лучшему. Ла Файетт всерьез полагает, что ему удастся наложить новые демократические свободы, так успешно отвоеванные им в Америке, на старую систему, которую он менять не намерен. Какая наивность! Он не догадывается, что волна, которую поднимают он и горстка таких же прекраснодушных философов, смоет все на своем пути, в том числе и тех, кто ее поднял.
Дальнейшие события показали, насколько отец был прав.
Очень скоро по всей Франции начались беспорядки и волнения, быстро переросшие в восстания. Крестьяне, доведенные нищетой до отчаяния, грабили и разрушали замки, сжигали архивы, отказывались платить налоги и принуждали сеньоров соглашаться с полным отказом от всех своих прав и рент. Тех же, кто упорствовал, убивали. Это было время «Великого страха».
Однажды завертевшись, огромная машина уже не могла остановиться. События мелькали с калейдоскопической быстротой: отмена сословных привилегий, гражданское переустройство церкви,