Я выбросил руки вперед, одной стараясь вцепиться, пока еще не поздно, в куртку Добролюбова, другой – захватить для подстраховки раму. Но пальцы мои, готовые сжаться на рукаве, лишь схватили воздух. Нога предательски заскользила, ладонь прошла мимо рамы, лишь подушечки пальцев обожгло касанием о дерево, меня понесло в проем окна. По инерции я последовал, не поддерживаемый уже ничем, следом за молодым человеком.
Толпа ахнула. Улыбающееся лицо Добролюбова внезапно исчезло передо мной, точно его и не было, я услыхал смех молодого человека позади себя, а когда уже оказался на улице полностью, ноги мои беспомощно шаркнули по подоконнику. В этот миг до моего слуха донесся голос какой-то женщины: «Какой ужас, он все-таки выбросился». Тотчас, мозг мой перестал занимать себя проблемами спасения, я вспомнил одеяние Добролюбова. А затем все мысли разом испарились, тело, вспомнив навыки, принялось группироваться, готовясь к удару, в поле зрения попал жалкий клочок брезента, растягиваемый полудюжиной крохотных людишек. Они на глазах увеличивались, я извернулся, брезент послушно исчез, его место заняло здание доходного дома, стремительно уносящееся ввысь, и растущая глубина белесого выцветшего неба; в тот же миг до сознания донесся глухой удар, я всей спиной почувствовал невыносимо яркую вспышку боли от соприкосновения с брезентом, и толпа ахнула вновь.
Рукопись молодого человека
Он пришел ко мне около пяти; я как раз начал собираться уходить. Допивал остывший чай и, между делом, правил текст, повествующий о разделах Польши – для исторической странички нашего журнала.
Вид его был обыкновенен, даже зауряден: потертая, засалившаяся от времени кожаная куртка, прозрачно-голубые джинсы, стоптанные замшевые полуботинки. С выбором возраста я затруднился, всегда теряюсь в подобных оценках, где-то от двадцати семи до тридцати пяти по прикидкам. Слишком уж незапоминающимся, лишенным характерных черт было его лицо, глазу просто не за что зацепиться. Разве за прямой пробор коротких каштановых волос и тонкие, совершенно неуместные на узком смуглом лице усики и бородка, скорее не бородка даже, а сантиметровая щетина.
Перед тем, как войти, он робко постучал и, не дождавшись моего «войдите!», заглянул в дверь.
– Простите, пожалуйста, вы – редактор отдела поэзии? – голос молодого человека был удивительно хрупок, казалось, он физически не в состоянии говорить громко из опасения сорвать его.
– Да, – жестом я пригласил его войти и присесть в кресло, стоящее перед моим столом. Чашку с недопитым чаем я на время отставил в сторону. – Чем порадуете?
Молодой человек уселся на самый краешек кресла, папку, что он принес с собой, потертую из «крокодилового» кожзаменителя, положил на колени.