– А вот и ты, – закивал старик так, что его тонкая морщинистая шея чуть не переломилась. – Приветствую тебя, Алмаз Судьбы, Отменяющий неизбежное, Возлюбленный случайностей!
Брови Акамие дрогнули, но он не пошевелился и ничего не сказал в ответ.
Тогда старик уселся под фонарем, поджав тощие босые ноги.
– Я слышал здесь песню, Удаляющий необратимое, песня глупа и слезлива, а певец слишком юн, но одна правда в его песне была: Судьба переменчива. Знаешь ли ты об этом, Повелитель желаний?
– Почему ты называешь меня этими именами? – медленно произнес Акамие. – Судьба – колесо, и ось ее неизменна… Перемены – обман и морок, отводящие глаза. Горе раздавленному колесом, горе и вознесенному им, ибо его ожидает та же участь.
– Имена эти – твои имена, Усыновленный надеждой и Покорный любви.
– Нет ни любви, ни надежды в моем сердце! – воскликнул Акамие, вскакивая на ноги, но пошатнулся. Старик неожиданно легко подскочил к нему и помог сесть на подушки. Назидательно выставив тощий желтый палец, он проворчал:
– На того, в ком нет надежды и любви, не действуют их имена. Того же, кто полон любви и надежды, эти слова поднимут, хотя бы он умирал. Тот звонкоголосый юнец пел о слезах – правда ли, что ты плачешь?
Акамие пожал плечами.
– Так, иногда. Что слезы? Мне не становится легче от слез.
– Слез не бывает там, где нет надежды.
Акамие посмотрел на старика, склонив голову набок.
– Ты пришел утешать меня, мудрый учитель?
– Я не учитель, о Любимая игрушка Судьбы, и еще меньше я – утешитель. Учителем тебе будет любой свиток, неважно, исполненный мудрости или вздорных вымыслов и наивных бредней непосвященного. Тебе открыты врата тайны, и у всех ты найдешь, чему научиться. Утешишься ты сам и сумеешь утешить многих, ибо вид твой приятен глазам и сердцу. У меня к тебе дело поважнее, о Делатель необходимого!
– Что же я могу сделать для тебя? – изумился Акамие. – Я раб среди рабов и более пленник, чем связанный веревками и скованный цепью!
– Предсказываю, – важно молвил старик, подняв руку. – По возвращении в Аз-Захру неизлечимая болезнь поразит царя. И он ослепнет и потеряет силу, откажется от пищи и питья и исчахнет без видимой причины. И смерть станет близка к нему, и приготовится он сделаться третьим между прахом и камнями…
Старик замолчал, озорно глянул на Акамие. Тот слушал, впившись в старика глазами, и уголок рта у него подергивался, но трудно было понять его взгляд.
– Готов ли ты тогда спасти царя? Ибо только ты мог бы исцелить его.
– Нет! – закричал Акамие, стиснув кулаки. – Пусть наконец исполнится моя судьба, пусть он скорее умрет, пусть и меня убьют в день его смерти и положат в его гробнице. Пусть. Благодарю тебя, вестник радости, ибо никто не сообщал мне ничего более радостного!
– Тиш-ше! – зашипел на него старик. – Разбудишь этого несчастного.
Какое-то время он вглядывался в лицо Акамие.
Потом