– Хотела её выбросить, да не смогла. В машинку твою запихнула! – в сердцах произнесла Фатиме.
– А как ты догадалась, кто её сделал? – спросила Элиф, – её любопытство пересилило возмущение планом Фатиме.
– Это не сложно вовсе: у нас дома была похожая вещица. Только ручка не была резьбой украшена. И выбросили мы ее давно – никакой особой ценности она не представляла. Подобных вещей, сделанных Али беем, у нас полон дом. И сейчас наверняка где-нибудь что-нибудь да валяется. А ты столько лет хранишь эту ерунду – дорога она тебе…
– Конечно дорога и до сих пор её, как талисман храню. У тебя был Мехмет – зачем тебе была какая-то памятная вещица? А я, когда мы ссорились с Ахметом, а ссорились мы ох, как часто, брала эту джезву в руки и гладила ее ручку. Шероховатость резьбы под подушечками пальцев, словно лекарство, успокаивала меня. И вроде не одна я…
– Не придумывай, Элиф! Когда ты была одна? У тебя был Ахмет! И дети.
– Ахмет, Ахмет… – задумчиво произнесла Элиф, – мир его праху. Любил меня, да не мог с моей нелюбовью смириться. Не жизнь, а наказание для обоих была наша совместная жизнь и для него, и для меня. Видел каждый день, что терплю его только. Не мог с этим жить: злился. Бить не бил никогда, но как что не так, бросал в меня все, что попадалось под руку. А причину для «не так» при такой жизни всегда можно было найти.
– Испортила ты жизнь всем: и мне, и Ахмету, и Мехмету! Не смотри на меня так! И ему тоже! И детям своим – знать тебя не хотят.
– Не думала я, Фатиме, что за любовь так дорого платить придется, – Элиф старалась говорить о том, что чувствовала, спокойно, будто не о себе вовсе, а о постороннем человеке, которого она очень хорошо знала и сама удивлялась, что это ей так легко давалось: без лишних эмоций, при этом она совершенно не боялась быть откровенной и неправильно понятой.
Потом она внимательно посмотрела на Фатиме, чтобы увидеть больше того, что та старалась показать, всё время обвиняя Элиф, попыталась ощутить всю глубину её переживаний, опустившись на самое дно снедавшей женщину горечи, но не застрять там, обжегшись, а тут же устремиться наверх.
Корень обиды засел в теле Фатимы так глубоко, что избавиться от него, вытащить его можно было только вместе с сущностью самой страдалицы, но по всей видимости, сущность её крепко срослась с обидами, ими питалась и крепко держалась за них. Но не это сейчас обеспокоило Элиф – лицо Фатиме раскраснелось, появились пятна нездорового румянца, словно кровь прилила к голове.
– Что обо мне говорить, Фатиме, ты бы прилегла. А то сразу много двигаться после лежачей болезни – тоже ведь плохо.
– А ты от темы-то не уходи. Не нравится, когда правду говорят.
– Фатиме, жизнь наша уходит, а вместе с ней уходит и та правда, о которой ты так переживаешь. По прошествии времени то, что казалось правильным в то время, становилось иным, словно изменяясь