в грудь
был ранен он, —
двое снайперов шмальнули
с двух воюющих сторон.
Белый флаг на землю выпал.
Сжались намертво уста.
Твой, Россия,
лучший выбор —
если выберешь
Христа.
Христос бывает всеми нами,
когда мы поднимаем знамя,
но не вражды,
а примиренья —
и эту правду примет время.
Не на горе всем буржуям,
а вконец спалив страну,
неужели мы раздуем
вновь гражданскую войну?
Моровой пожар в крови…
Господи,
останови!
Что дрожишь,
Москва-старушка,
как октябрьский Петроград?
Танки русские
по русским
так невесело палят.
И девчоночка с коляской
с недостаточной опаской
загляделась,
как ползут
грузной грудой металлической
танки —
в кухне политической
вроде кухонных посуд.
А коляска тоже двигалась,
по неровностям распрыгалась.
Ой, люли, люли, люли…
И колесики резиновые,
став нечаянно разинями,
оскользнулись,
поползли
внутрь зияющей земли.
Мама доченьку хранила,
каждый волос,
ноготок,
но коляску уронила
в яму,
прямо в кипяток.
В ненарошном изуверье
все случилось…
Не впервой…
Взвыла мать
совсем по-зверьи,
заглушив снарядный вой.
Она долго голосила
у кипящих страшных щей,
как Россия над Россией,
что не стала будущей.
Работягам дали выговор,
а Христа с работы выгнали,
но, поскольку был убит,
был приказ об увольнении
без особого волнения
позабыт.
Чтоб замазать эту драму,
залили асфальтом яму,
словно черною икрой.
Хоть банкет на всех открой!
Еще долго говорили,
как девчоночку сварили,
ну а после замолчали —
лишь бы не было печали.
Говорят,
что одна женщина
тихая,
седым-седа,
сюда ходит ночью шепчуще,
но не плачет никогда.
Говорят,
была ткачиха,
нынче вроде медсестра,
и асфальт целует тихо,
где, конечно, нет креста…
Господи,
ты —
это мы.
От сумы
и