Озорно он играет,
покачивается.
Можно быть и отцом,
но таким молодцом,
что и после конца
не оканчиваться.
Голосила родня,
его хороня.
Начертали:
«Погиб трагически…»
А у ног задарма
на дорогу хурма
и открытое пиво египетское.
С жизнью кончен расчет,
но великий почет
после смерти
остаться личностью.
Вниз туман течет —
его к людям влечет.
Тянет вечностью,
тянет античностью.
Арутюн Амазаспович,
людям ты рад.
Пальцы вбей в инструмент,
выше голову,
чтобы звуки, как град,
чтоб вспорхнули с оград
жестяные могильные голуби.
Кто патриций, плебей —
не пойму, хоть убей,
ведь играют крестьянские клавиши
для морских зыбей
и для всех голубей,
не забыв жестяных,
что на кладбище.
Смерти нет для того, в ком живет родство
с миром подлинным,
а не монашеским.
Еще встретимся мы
и вкусим хурмы,
Закарян Арутюн Амазаспович!
Смерть бригадира
Ярославу Смелякову
Ты умер во сне в больнице,
на узкой
чуть вздрогнувшей койке.
И рядом с ночной в изголовье
кремлевская встала звезда.
И спящий твой лоб осыпали
цементом далекие стройки,
и, волосы ветром вздувая,
шли возле щеки поезда.
Страна продолжала работать.
Студентки в ноябрьских снежинках
спешили на лекции шумно,
шахтеры спускались в забой,
а первые пятилетки,
в невыцветших красных косынках,
как будто твои медсестры,
стояли над мертвым тобой.
Заснули твои морщины,
впервые тихи, покойны…
Ты