мучительно ты не сказал.
Прощай, Ярослав любимый!
Бессмысленно плакать,
убого,
но лагерные колючки
слезу выдирают из глаз.
С любым настоящим поэтом
уходит его эпоха,
но если стихи остаются,
эпоха останется в нас.
Ты был бригадиром суровым
с такими, как мы, юнцами.
Есть гордое слово «учитель»,
но выше простое «отец».
Теперь мы в поэзии русской
становимся тоже отцами.
Мы твой инструмент принимаем,
и ты отдохнешь наконец.
Прощай, бригадир!
Заступаем —
нас вахта не миновала.
Рабочая совесть поэта —
в служенье эпохе, стране.
Ты горд был рабочей кепкой,
как шапкою Мономаха,
и как тяжело, что ты умер,
но как хорошо, что во сне.
Похороны Смелякова
Рядом с человеческой бедой,
глядя вновь на свежую могилу,
как сдержать отчаянной уздой
пошлость – эту жирную кобылу?
О, как демагогия страшна
в речи на гражданской панихиде!
Хочется не спьяну, а стрезва
закричать кому-то: «Помогите!»
Вот, очки пристроив не спеша
на лице, похожем на мошонку,
произносит: «Как болит душа!» —
кто-то, глядя важно в бумажонку.
А другой орет на весь погост,
ищет рюмку дланью – не находит.
Речь его надгробная на тост
слишком подозрительно походит.
Я не говорю – они ханжи.
Мертвого, наверное, им жалко,
но тупое пьянство – пьянство лжи,
словно рюмку, требует шпаргалку.
Мертвый мертв. Речей не слышит он.
Но живые слышат – им тошнее.
Бюрократиада похорон —
есть ли что действительно страшнее?..
1973
«Для повестей фривольных…»
Для повестей фривольных,
для шаловливых муз
французский треугольник —
жена, любовник, муж.
Но как ты страшен, горек
в продмагах и пивных:
наш русский треугольник