как профиль Сирано де Бержерака.
Один мой деловитый соплеменник
сказал жене
в театре «Современник»:
«Ну что ты в Сирано своем нашла?
Вот дурень!
Я, к примеру, никогда бы
так не страдал из-за какой-то бабы…
Другую бы нашел —
и все дела».
В затравленных глазах его жены
забито проглянуло что-то вдовье.
Из мужа перло —
аж трещали швы! —
смертельное духовное здоровье.
О, сколько их,
таких здоровяков,
страдающих отсутствием страданий.
Для них есть бабы —
нет Прекрасной Дамы.
А разве сам я в чем-то не таков?
Зевая,
мы играем, как в картишки,
в засаленные, стертые страстишки,
боясь трагедий,
истинных страстей.
Наверное, мы с вами просто трусы,
когда мы подгоняем наши вкусы
под то, что подоступней,
попростей.
Не раз шептал мне внутренний подонок
из грязных подсознательных потемок:
«Э, братец,
эта – сложный матерьял», —
и я трусливо ускользал в несложность
и, может быть, великую возможность
любви неразделенной потерял.
Мужчина,
разыгравший все умно,
расчетом на взаимность обесчещен.
О, рыцарство печальных Сирано,
ты из мужчин переместилось в женщин.
В любви вы либо рыцарь,
либо вы
не любите.
Закон есть непреклонный:
в ком дара нет любви неразделенной,
в том нету дара божьего любви.
Дай бог познать страданий благодать
и трепет безответный,
но прекрасный,
и сладость безнадежно ожидать,
и счастье глупой верности несчастной.
И тянущийся тайно к мятежу
против своей души оледененной,
в полулюбви запутавшись,
брожу
с тоскою о любви неразделенной.
Умирающий Блок
Когда Блок умирал, те, кто оскорблял его за то, что он принял революцию, присылали лекарства и давали советы, как его лечить.
И когда шелестели:
«Он отходит…
Он плох», —
то привстал на постели
умирающий Блок.
Он стоял, как на плахе,
напрягая кадык,
в смертной белой рубахе,
на коленях худых.
Обострившийся