жажда мести,
не по адресу мат спьяна.
Плюнуть в ближнего легче,
если
не доплюнуть до тех,
чья вина.
Я,
измотанный в джунглях редакций,
злость срываю на ком? —
на жене,
а жена, чтобы не разрыдаться,
злость, усталость
срывает на мне.
А дитя,
к стене припадая,
в страхе плачет,
когда, свистя,
оголенными проводами
нервы взрослых
калечат дитя.
Лучше розги,
для ребенка,
чем дрязги,
где дело доходит почти до когтей.
Нервы взрослых,
пожалейте – молю! —
паутиночки-нервы детей.
«Тихая» поэзия
В поэзии сегодня как-то рыхло.
Бубенчиков полно – набата нет.
Трибунная поэзия притихла,
а «тихая» криклива: «С нами Фет!»
Без спросу превращая Фета в фетиш,
бубенчики бренчат с прогнивших дуг:
«Эстрада, ты за все еще ответишь.
Ты горлопанством унижаешь дух».
Дух, значит, шепот, робкое дыханье,
и все? А где набат – народный глас?
За смирными чистюлями-стихами
не трусость ли скрывается подчас?
Опасен крик. Подальше от напасти!
Что в драку лезть! Подальше от греха.
Какое скупердяйство мысли, страсти!
Не Пушкины, а Плюшкины стиха.
Идет игра в свободу от эпохи,
но, прячась от сегодня во вчера,
помещичьи лирические вздохи
скрывают суть холопского нутра.
Мне дорог Фет, хоть есть поэты лучше,
но, как на расплодившихся котят,
с тоскою натыкаюсь я на кучи
мурлыкающих сереньких фетят.
Все это лжевозвышенное фетство,
мурлыканье с расчетом на века —
от крыс и от сраженья с ними бегство
в тот уголок, где блюдце молока.
Не рождена эстрадною франтихой
поэзия,
но нет в борьбе стыда.
Поэзия, будь громкой или тихой, —
не будь тихоней лживой никогда!
Слова на ветер
Бросаю слова на ветер.
Не жалко. Пускай пропадают.
А люди, как листья, их вертят,
по ним, как по картам, гадают.
И мне придавая значенье,
которого, может, не стою,
слова возвышают священно
великой своей добротою.
Но если б девчонка замерзла,
беззвучно шепча мои строки,
вошла бы в меня, как заноза,
не гордость, а боль по сестренке.
И