Если тянут вас вправо, мучачос,
вы – налево, но если налево,
не левее вашего сердца,
ибо пропасть иначе вас ждет.
Твои руки, Че, отрубили,
там, на площади Валье-Гранде,
чтобы снять отпечатки пальцев.
(Может, в спешке «пришили» другого.)
Но мятежные руки мучачос —
это руки твои, команданте,
и никто отрубить их не сможет,
а отрубят – вырастут снова.
Доверяйтесь коням, мучачос,
а не просто порывам юным.
У коней крестьянская мудрость —
ничего, что она пожилая.
В небе кружит над вами коршун,
поводя своим хищным клювом,
свои когти пока поджимая,
но нацеленно жертв поджидая.
Летом 1971 года в качестве спецкора «Литературной газеты» я побывал в Перу, Эквадоре, Боливии, Чили. В результате поездки родился цикл стихов. Некоторые из них я сам перевел на испанский.
Десять тысяч лет тюрьмы
Этот зал – две тыщи мест —
был похож в тот день на съезд
тех, кто так вошел в твой быт,
перуанский Моабит,
тех, кто был почти убит,
сапогами в землю вбит,
и казалось, что забыт.
Этот зал – две тыщи мест —
из крутых тюремных тест —
вдруг поднялся и запел.
Я не знал таких капелл,
где любой певец успел
лет не менее пяти
за решеткой провести.
Этот зал – две тыщи мест —
раскусил бы ложный жест,
и я чувствовал костьми:
на меня глядят из тьмы
десять тысяч лет тюрьмы.
Этот зал – две тыщи мест —
революцию, как крест,
волочил без лишних слов…
Сколько светлых есть голов,
столько в мире есть голгоф!
Этот зал – две тыщи мест —
знал: палаческая месть —
это выстрел, нож, тюрьма,
сумасшедшие дома, —
полный сервис задарма.
Этот зал – две тыщи мест…
Оскорбляли их невест,
оскверняли нагло жен,
бросив на пол нагишом,
чтоб, кровавы и тяжки,
развязались языки.
Десять тысяч лет «Терпи!».
Десять тысяч лет тюрьмы —
путь холодный, путь нагой
до галактики другой.
Потерялись – нет как нет —
чьи-то десять тысяч лет,
и за эти все лета
нет виновных – пустота.
Потерялись