– Он же из ваших, – невозмутимо предположил Хантли.
– Он с дьяволом, а не с нами, ибо клятвопреступник. И мы не можем избрать в охранники королеве лорда, подписавшего присяжные статьи Генриху Тюдору.
– А кто же не подписал их? – вопросил Джордж Гордон с прежней невозмутимостью. – Вы, Грэм? Или, быть может, вы, Максвелл? – и зашел с козырей. – Или и сам ваш драгоценный регент, Джеймс Гамильтон, согласившийся стать королем северной Шотландии выше Форта – с помощью старого английского дьявола и в обход нашей принцессы?
– Из какой сливной канавы вам этим нанесло? – осклабился Максвелл. – От моего сводного братца? Так Патрик Хепберн соврет задешево, дешевле, чем продается, хотя и покупают-то его незадорого весьма…
– Если говорить о непорочности чести, ни один из вас, здесь присутствующих, лорды – ни один не достоин даже приблизиться к нашей маленькой госпоже, не то, что быть признанным охранителем! – рявкнул Джордж Гордон Хантли. – И только пастырское увещевание его высокопреосвященства кардинала Битона воспрепятствовало мне утопить вас сегодня в Элмонде – и в крови, как того требовала справедливость! Так что умерьте амбиции, лорды, говорите о деле!
К сумеркам все-таки были названы четыре фамилии, возможно, небезупречные, то те хотя бы, на ком лорды смогли сойтись – Грэм, Эрскин, Линдси, Ливингстон, по двое с каждой стороны, от регента и королевы.
Бывшие главные ворота замка Линлитгоу, Шотландия
Шотландия, Линлитгоу, июль 1543
Всего этого Мария де Гиз не знала – ей сообщили только, что войска встретились неподалеку от Кирклистона. Ей оставалось молиться, ждать, надеяться, и когда в стрельчатое окно, обращенное на юг, леди Флеминг увидала огромный, приближающийся ко дворцу отряд, когда в Линлитгоу поднялась паника – потому что комендант Гамильтон Миллберн беспрепятственно допустил прибывших конных внутрь своих колец обороны; когда рейдеры Босуэлла вступили уже во внутренний двор, когда больше всех был удивлен замерший под прицелом аркебузиров и арбалетчиков бедняга Миллберн, не подозревавший, что Белокурый на сегодняшний день уже переменил сторону присяги; когда внезапно распахнулись обе створы дверей большого холла, и музыканты на галерее сбились с такта и умолкли при виде того, как толпа дурно пахнущих, громкоголосых людей совсем не придворного вида влилась в холл, продолжая сокрушать стражу Гамильтона, а за первым рядом своих слуг шагал он, в измятом дорожном плаще, с непокрытой сияющей головой – Мария де Гиз ощутила, как сердце пропустило удар.
– Вы?!
Ах, этот вечный женский вопрос, само смятение, не знающее, чем иначе выразить себя… Она засмеялась, в глазах – или показалось – блеснули слезы, поспешно, если не ласково протянула своему рыцарю руку для поцелуя.
– Конечно, я, госпожа…