– Гениально.
– А по мне, так его стихи много лучше. Проза какая-то безыскусственная, бесцветная.
– Ну, не знаю, Саша. Мне кажется, проза и должна быть такой – вроде прозрачная, как стеклышко, а на самом деле – хрусталь.
Брат насмешливо цокнул языком.
– Ух, как сказала! Ты прямо поэт.
– Мерси бьен. – Мария дернула плечом. – Нет, поэт – это Пушкин. Бедный Пушкин!
Она еще больше закуталась в шаль.
Цесаревич вздохнул.
– Да, потеря для нашей литературы огромная. «Погиб Поэт! – невольник чести, пал, оклеветанный молвой…» Тоже гениально, не правда ли?
Но Мария не согласилась.
– Вначале гениально, а потом ругательства неуместные.
– Да, за то его и послал папенька на Кавказ.
– Значит, он где-то здесь.
– Почему «где-то». Под Тифлисом, в Нижегородском полку драгун. Завтра мы его увидим на смотре.
Александр, помолчав, добавил:
– За него Сперанский[11] очень просил. Говорит: «Намекните батюшке на Кавказе как-нибудь в удобное время, что нельзя подвергать нового поэта опасности. Мы второй такой потери не переживем».
– И что ты? Намекнул папа́?
– Нет, какое там! Без конца рычит. Страшно подступиться.
Девушка задумалась. Красные отблески огня делали ее похожей на греческую статую. Или на Клеопатру. Впрочем, кто теперь знает, как выглядела в жизни царица Египта?
– Может быть, попробуем через маменьку? – Мария подняла глаза на брата. – Русской литературой она увлечена. И считает себя покровительницей искусств.
Александр оживился.
– Надо попытаться. Переговори с ней – так, по-женски. Постарайся растопить ее доброе сердце. Думаю, мама́ согласится.
– Попробую, коль представится подходящий случай.
2
Сегодня Дидубийский район – часть Тбилиси, а в середине XIX века это было примыкавшее к городу поле, на котором с древних времен местные князья устраивали смотры военных сил. Полукругом, напоминая античный театр, высились уступами каменные скамьи. На скамьях раскладывались ковры, и сиятельные особы рассаживались на них, не боясь застудиться.
10 октября 1837 года погода выдалась отменная: облаков не было в помине, солнце сияло по-летнему. На древках развевались знамена, блестели золоченые пуговицы мундиров. Участников смотра подняли ни свет ни заря, и с шести утра они ожидали царя-батюшку в полной выкладке и боеготовности. Император вместе с семейством прибыл в восемь часов. Ехал он на вороном жеребце, в форме Измайловского лейб-гвардии полка, шефом которого состоял еще с детства: темно-синий мундир с серебристым поясом. Не спеша проезжал вдоль рядов выстроенных в каре пехотинцев и кавалеристов. Останавливался, приветствовал:
– Здравия желаю, удальцы-драгуны!
– Здравия желаем, ваше императорское величество! – рявкали ряды. – Уррр-а-а!
– Здравия желаю, молодцы-артиллеристы!.. Здравия желаю, орлы-казачки!..
–