Глотнул из фляжки настоечки смородинной, огурчик к ней присовокупил и хорошо стало будто целую кучу всякой птицы понастрелял. Не жизнь, а просто рай сплошной небесный! И стрелять уж больше не хочется, и и в душе так тепло и мирно, что хочется даже и весь мир, пожалуй, обнять.
Обнял Пушкин молодую сосенку, очень уж обнять чего-нибудь хотелось, и совсем смирился. Ну не получилась охота и ладно, в другой раз получится! И глотнул и в другой разок из фляжки заветной, тут ему еще и того лучше стало. Развернул коврик, лег под кустик да и расслабился во всю ивановскую, пушкинскую то есть, и пошел выводить носом такие рулады, что, право, заслушаешься.
Но хоть и расслабился Пушкин казалось основательно, но инстинкт-то охотничий в нем все же не дремал. Только было хлопанье крыльев в небесах заслышалось, как уж охотник и ружьецо свое сцапал и стрелять изготовился.
Только вот солнышко тут из облаков выглянуло и целить мешало: прямо в самые глаза охотнику светило, так что и не поймешь совсем, что там по небу летает – журавль или дирижабль.
А птица если по шуму крыльев судить и преизрядного весу была. Может куропатка какая заморская, а то и страус целый африканский вдруг летать выучился.
Пушкин не стал долго и целиться, в такое-то и с закрытыми глазами не промахнешься, и пальнул наугад дробью крупной, такой, что и медведя и слона запросто свалит.
Птица и крякнуть не успела, как уж в кусты камнем плюхнулась. Поскакал вослед и Пушкин по кочкам да кустам – добычу разыскивать. Рыскал, рыскал да вдруг глядит – друг сердечный Кошкин на пенёчке одиноко посиживает, да крылышки из вехоточки исправляет.
– Фу ты, мать честная, – смекнулось тут вдруг Пушкину, что это за птица была, – чуть было Кошкина не укокошил!
– Мне-то ничего, – Кошкин грустно ответствует, – а вот крылушки-то так совершенно уж испортил. Теперь и летать-то вряд ли будет возможно. Экий ты все же варвар, Пушкин!
– Да ты не сердись, брат Кошкин, – Пушкин говорит, – я же не нарочно. Я и не знал, что это ты летаешь. Ты уж прости, брат – недоразумение просто вышло. И только крылья ведь повредились, а ты-то сам жив здоров! Пойдем теперь лучше домой ужинать, да чай пить.
– Чай пить, чай пить, – проворчал Кошкин, – а сам Кошкина чуть было не прикончил. Друг тоже мне называется! Каин просто и Иуда вместе взятые!
– Да я думал это птица летит, – заоправдывался снова Пушкин.
– Птица, птица, – снова ворчит Кошкин, но уже не сердито, – смотреть лучше надо, а не думать. Индюк вот тоже, как говорят, думал, думал, да в известные мокрые места попал.
– Ох, и ворчун же ты Кошкин, – отвечал смущенно Пушкин, – таких ворчунов еще поискать надо.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив