Сказывают, не то Селиваныч, не то Сулеманыч, да думается если поразобраться, то все одно, что Иваныч. Так что вот дорогой Салтан Иваныч, Ты живешь там, конечно, в землях теплых, плодородных, ананасы и финики каждодневно употребляешь и гуляешь под пальмами с голопузыми турецкими девами тамошними или же куришь кальян и пьешь кумыс.
А у нас тоже ничего, не плохо. Летом грибы, ягоды всякие и на сеновале, опять же, расслабляться страсть как хорошо. А зимой на санках с горки катаемся или в снежки кидаемся… Так что хватит тебе, друг любезный, султанить, приезжай-ка лучше, да отдохни у нас в краях северных.
У нас это запросто. Право слово – приезжай, я и Пушкин уж так рады будем. Попьем чайку, а то может и чего покрепче. При сем кланяюсь с надлежащим уважением.
Василиус сын Кошкин.
Свернул письмо, заключил в бутылку, пробкой заткнул да и забросил прямо в шипучую, серую невскую волну.
– Пусть плывет, – говорит, – сама уж знает куда. Она и поплыла.
Два года пожалуй прошло после, а может и три, Кошкин и про письмо и про бутылку уж и думать забыл и подумывал было отписать чего-нибудь и президенту американскому прямо в Нуль Ёрк, а тут вот однажды султан и в самом деле приезжает и прямо к Кошкину во двор вступает.
Кошкин, как раз, после обеда на диване поприкорнуть вздумал, да слышит шум вроде какой-то во дворе. Глянул в окошко – мать честная! Сам султан турецкий у ворот стоит весь в шелках да парчах и про Кошкина выспрашивает.
А вокруг него янычары в колпаках поварских своих с пиками да с ятаганами наголо стоят и султана строго охраняют. Ежли кто ему поперечит – тут же хвать за грудки и башку долой, и фамилию даже не спрашивают.
Кошкин тут из окошка прямо на сук вспорхнул и вмиг на самом верху дуба оказался, того самого что Пушкин однажды у самого лукоморья поместил.
Правда, «дуб» то сей сроду у лукоморья и не бывывал, а рос себе изначально скромно во дворе, да и был на поверку и не дубом вовсе, а всего лишь тополем. Но правда и сам-то Пушкин у лукоморья этого никогда не бывал да и Кошкин тоже.
И где это самое лукоморье-то находится, кто ж его знает! Может и приснилось оно просто Пушкину лукоморье-то это? И султат, верно, ничего про лукоморье не знает, хотя и полмиром вроде владеет, ну да вот лукоморья-то у него, видно, нет.
Влез, значит, Кошкин на самую верхушку дуба этого, что попросту тополем являлся, но не от испугу, конечно, а от естественного удивления. И ни звуку не издает, как будто и нет его совсем в местах сих. А султан стоит грустный такой внизу и все спрашивает:
– Да идэ жэ мой друх Кошкин прападал? Моя для нему падарка силна болшой прывозила.
Кошкин тут из любопытства и пониже спустился, взглянуть, что ж там за подарок такой будет. Тут то его султан и заприметил да и говорит:
– Хто ш твоя будышь добрай чалвэк?
– Кошкин я, – Кошкин отвечает.
– Ах,