Муза и мыза
Сел раз Пушкин сочинять роман. Сочинял, сочинял – не сочиняется. Бросил. Стал писать стихи. Писал, писал – одна чепуха выходит.
Стал рисовать. Рисовал, рисовал – одни черти из под пера лезут да и само-то перо, в конце концов, сломалось.
Схватился за голову, а там ни одной мысли – пустота хуже чем в космосе. Мучился, мучился, вертелся, крутился и так и сяк садился, и на голову становился – ничего не помогает. Сплошной тебе творческий застой и кризис! А Кошкин ничего, лежит себе на диване, да отдыхает. Пушкин тогда и говорит:
– Кошкин, не могу я так больше, мне нужна муза!
– И мне тоже, – говорит Кошкин, достал записную книжку и записал, «Пушкину нужна мыза и мне тоже. Надыть купить» и перевернулся на другой бок. А на другой день пошел да и купил мызу. Приходит и говорит:
– Пушкин, собирайся. Поедем мызу смотреть.
– Какую еще мызу? – Пушкин спрашивает.
– Какую, какую! Вестимо какую. Про которую вчера речь была.
– Так тож не мыза, а муза, – говорит Пушкин.
– А что мыза разве хуже? По мне так мыза даже лучше, и предмет все же более осязательный.
Хотя муза или мыза, оно если разобраться, так все одно – милое дело. Главное что твоя собственная, – говорит Кошкин.
Пушкина, конечно, тут почти уж совсем наизнанку повывернуло от смеху и так его поломало по всем местам, что и ходил после того, пожалуй, целый месяц перебинтованный – будто его дилижанс двухэтажный переехал.
А мызу Кошкин в тот же вечер взял да и проиграл в карты, раз уж Пушкину не нужна. А жаль, хорошая мыза была. Вот бы нам-то теперь такую.
Песня
Пушкин, говорят, очень любил петь. Как выйдет бывало с утра на крылечко, так и пропоет тут весь божий день напролет. Его уж и ужинать зовут, а он все ни в какую не соглашается:
– Нет, – говорит, – не хочу, не мешайте петь.
И затянет и дальше чего-нибудь такое русское: то «Дубинушку», то «Стеньку Разина» или «Вечерний звон», а то и «Комаринского» соответственно настроению, разумеется.
А Кошкин петь не умел, а разве что только мурлыкал, да и то негромко. Так что дуэта у них вообще-то не получалось.
Но уж только было начнет Пушкин петь, то и Кошкин тут, конечно, удержаться не может и тоже подмурлыкивает. А тогда и Шарик, что во дворе на цепи сидит подвывать возьмется. И тут уж и во всех дворах шевеление пойдет: петухи закукарекают, коровы замычат, собаки залают, кошки замяукают да и люди глаза продерут и ругаться начнут.
И в лесу тоже канитель пойдет: все зашипит, засвистит, закукует, заохает – кто во что уж горазд: и зверь, и птица, и кикимора болотная, и укромный леший народ. Тут и леса, и поля, и города, и веси – все вдруг вокруг оживет и всяк в песню свой особый куплет вставит.
А Европа с Америкой вместе с прочими