– Апофеоз насилия, – протянула горничная, не отрываясь от копии. – Над слабым, – усмешка, – Полом.
– Но в этом же и суть, – неожиданно для себя я начала выступать адвокатом неприглядной картины. – Художник проиллюстрировал торжествовавшую несправедливость того времени: когда молоденьких девушек без их согласия выдавали замуж за стариков.
– Где-то прочла? – не без издёвки уточнила Агата.
– В брошюре, – тут же раскололась я, подразумевая отданный вместе с «Браком» буклет.
Прилагаемую к произведению информацию вешать не стали, хотя наш слесарь откровенно порывался. Любителю сверлить быстренько надавали по торчащим из ануса рукам, и яркая книжонка толщиной в две страницы продолжила валяться на тумбе у сломанного каким-то нелюдем телека. Переставший быть голубым экран превращал минуты отдыха в часы отчаяния. Чтобы не сойти с ума, а интерьер располагал к сему процессу лучше всякой пыточной, я принималась листать неприколоченный буклет. Вопреки щедрому равнодушию и скупому образованию изложенный материал, как выяснилось, таки прилип к памяти.
– Думаешь, художник шибко переживал о девичьих судьбах? – язвительно уточнила Агата.
– Думаю, что именно это я и сказала.
Раздражение не сглатывалось, несмотря на все мои старания. Оно лишь разбухало от слюны, словно дешманская лапша. Какая-то хренова горничная позволяет себе насмехаться надо мной?!А точнее откровенно ржать?! В её случае именно ржать, потому что для насмехаться надо иметь….
Мысль врезалась в совесть. Я хотела закончить возмущение словом «порода». Мол, чтоб насмехаться, надо иметь породу. А есть ли у меня эта самая порода? И почему вообще я рассуждаю как наши гостьи, увитые с головы до пять сверкающей ювелиркой? Жёны тех, за чей счёт арендованы лучшие номера, куплен опробированный драгметалл и взращены жлобские убеждения. На сдачу – ежевечерняя нетрезвость спонсора, выступающая фундаментом брака. Шалавы, принятые на постоянку, как называл важных дам наш хозяин, будучи в неважном расположении духа. Да в общем-то всё равно, кто, и откуда, и куда. Вот я-то! Я зачем вот всем этим пропахла? Чтобы теперь гордо смердеть, забывая о родном аромате?
– Ты