И те же встречные ему, а может, всей толпе его встречающих, кланялись. И тоже по-старинке. Даже с неким подобострастием.
– Приходите в Большой, – кричал кому-то юноша в восьмиклинке. – Там Алексей Максимович будет.
Так вот что значит «задействовать». Показать публике.
И только тут ему объяснили:
– Сегодня у нас состоится торжественное заседание, посвященное деятельности коммунистического университета имени Якова Михайловича Свердлова.
Значит, попал с корабля на бал. Любопытно. Вот интересно, какой запах сейчас в Большом театре?
Когда он в нем был последний раз, там витало нечто смрадное, как после пожара, в котором сгорели быки или кони.
Да, да! Вспомнил.
Пахло там потом лошадей, поскольку среди публики много было кавалеристов, значительная часть которых была при новых портупеях и штанах с леями.
– Мы вам засидеться тут не дадим, – продолжал «задействователь». – Первого июня у вас встреча с рабочими завода АМО.
– О, как вас там ждут! – сказала пожилая женщина в косынке наизнанку.
В руке ее, как безжизненно уставший птенец, клювато болтался цветок, который, видно, по рассеянности, она не вручила Горькому.
– А сразу после АМО, – продолжал программист его жизни, – мы обговорили ваше присутствие на пленуме Московского Совета.
– «Обговорили», – про себя повторил Горький – это тоже новое, видимо, сугубо советское, как и «задействовать», словечко.
Так началась гонка за его популярностью.
Где он только ни был в последующие дни: и на фабрике «Трехгорная мануфактура», и в Центральном Доме Красной Армии, и в Московском совете профессиональных союзов, и в институте Маркса-Энгельса-Ленина, и в Госиздате, и в Коммунистическом институте трудящихся Востока.
Дух только перевел в Мавзолее Ленина. Даже, кажется, покаялся, что не выбрался приехать в самые скорбные для страны дни.
Но он знал, что вождь, а сейчас именно лежал перед ним вождь мирового пролетариата, его конечно же простил бы.
Недаром же он так истово уговаривал его уехать из страны, когда она вся исходила неустроенностью и разрухой.
По вечерам Алексей Максимович силился записывать впечатления, которые посетили его за день. Но на это уже не было сил. Откладывал назавтра.
А приходящий новый день приносил новую череду интересных встреч и откровений.
И Горький пафосно воскликнул:
– Вот это жизнь!
И засыпал без сновидений.
6
Он вздрогнул во сне, хотя не понял от чего. Видение никакое его не преследовало. Боли нигде не чувствовалось. И даже обычного хлюпотения в легких, перед тем как созреет кашель, не было. Но вздрог был.
Он полежал немного с закрытыми глазами, потом медленно стал приоткрывать их.
В окне уютилась смуглая заря.
И вовсю «разорялся», как сказали бы раньше ребятишки, воробей.
Воробьи, наверное, просыпаются первыми из птиц. Потому, видимо, короткий сон и называют воробьиным.
– Чик-чирик, –