Кто-то громко чихнул. И мужичок-говоряшка на минуту умолк.
– Ну что у слона за кругляши? – спросила баба.
– Таким вопросом задались тогда многие, – подхватил рассказчик, – и кроме тех, что между задних ног болтались, других не углядели.
– Ну и что? – спросил старичок с золотушным ухом.
– С опаской, но начали качать.
– А-а! – это опять баба.
– Успокоился слон.
– Страх-то какой! – сказала все время молчащая старуха.
– Больше срам, – подвторил ей дед.
– Но смешнее было другое, – заключил рассказчик. – Когда вернулись за слоном дрессировщики, то объяснили, что перед мордой слона надо было вертеть такими специальными цветными кругляшами.
– И сколько они ему эту самую малину качали? – спросил все тот же золотушный дедок.
– Трое суток. На переменках вся станция работала. Вот тогда и пошло – Качалино.
Вроде смешно, но ни одной улыбки с собой никто не унес.
И тогда рассказчик сказал:
– А про Горького говорят, что бабник он несусветный.
Алексей Максимович хмыкнул.
– Прямо на ходу их всех к грешному лику причислят.
– Это как же? – спросил Горький.
– По-интеллигентному так говорит: «Вы хотите в узком кругу запечатлеть ваш широкий профиль?»
– И – что?
– Многие соглашаются. Хотя порой бывает он беспардонен до крайности. Вот это на вопрос: «Вы – Горький!», какой-то даже сказал: «Попробуйте, узнаете!»
Алексей Максимович крякнул.
Вот уж впрямь: на чужой роток не накинешь платок. Точно! Рот у рассказчика действительно маленький. Настоящий – роток.
4
«Если в чьей-то судьбе есть отдушина, чтобы подышать вечностью, только не в моей».
Это Сталин написал в пору, когда еще не знал, что когда-то станет тем, кем сделался теперь, и его будут буквально корежить проблемы власти и совести. Вот только что отошло в историю так называемое «Шахтинское дело». И некоторые ликующие потирают руки: «Мы же говорили, узурпатор».
Действительно, процесс получился громкий, – пятьдесят три инженера и техника на скамье подсудимых. И извечный русский вопрос – за что? Ну тут надо поинтересоваться кто они?
В прошлом, конечно, это были не те, кто с радостью восприняли революцию.
Но, как говорится, деваться некуда. Народ победил, и они пошли в услужение народу.
Сталин понимает их состояние.
Особенно одного из них, который писал стихи в виде дневника, что ли.
Отныне поневоле
Себе былому мщу,
Зову к вселенной боли,
Где быть царем хочу.
Ну что же, скромное желание.
Но его бесит одержимость тех, кто вместе с ним ушел под землю.
Кто, вообще-то, понятия не имел о горном деле и отбойный молоток видел впервые.
Вот как он пишет о простых шахтерах:
Они орут в забое, воют,
Мотор