И вот в такое время он испытывал дефицит истинных однодумцев, вернее, одночувствователей.
Бухарин, конечно, все понимает. Даже чувствует.
Но он, если образно выразиться, «лакает молоко волчицы с другой ладони». И он даже знает – с чьей.
Все прочие…
О них почему-то хочется говорить в прошедшем исчислении.
А тем временем Орджоникидзе, кажется, совсем сник.
Но Сталин все же пытается его расшевелить.
Сперва простодушно пыхнул ему в лицо трубочным дымом.
В былые времена на эту его выходку Серго довольно улыбался. Потом нейтрально каменел лицом. И вот теперь – морщится.
Три года без Ленина…
Зачем эта мысль залетела в голову, неведомо.
Ночью не давала спать маленькая Светлана.
У нее – температура.
А что у него?
Обладает он хотя бы организмом, что ли, чтобы поиграть в болезнь, в которую благополучно играют его сторонники.
Как назвать эту болезнь? Может, «безымянницей»? Хотя со временем ей присобачат имя.
И Сталин раскрывает книжку Зарудина и, чуть прижмурясь, начинает читать:
Здесь такие мужские глотки:
Смоет пробку, и разом – в конец –
Ты забулькай, зеленая водка,
Не сморгнув, пролетай, огурец!
Серго передернул себя оживлением.
– Почему русские спирт величают «зеленым змием»? – спросил.
Но Сталин не ответил, а продолжил читать:
Никнут горькие плечи на угол;
Лезет близко малиновый ус,
Всходит мокрая радуга к лугу
Разливанного полымя чувств.
– Белиберда, – констатировал Серго, но с ритма чтения Сталина не сбил:
Закачалась на желто-зеленом,
Вдруг упала дугою – и глянь:
Раскатилась и брызнула звоном,
Где заборы – цветная стеклянь.
– А «стеклянь» – это так неожиданно! – наконец заоживел Серго. – Словно сквозь рюмку на мир глянул. И вдруг подторопил: – А дальше как там?
И Сталин дочитал:
Гармонист изольется, рыдая,
А как глянет – «Давай! Разгуляй!
Прощевайте и вы, дорогая, –
Луг-душа, навсегда прощевай!»
Серго напрягся.
Кажется, он сейчас вырвет из рук Сталина книжонку и или продолжит дальше сам, или истопчет ее ногами.
Он сделал третье – зевнул.
И Сталин, оборотившись к нему взором, вознегодовал. Но – молча.
Зато фамилию поэта произнес вслух:
– Зарудин.
11
От некоторых событий время отплевывается, как человек, обнаруживший в своем рту некую несъедобность.
Вот таковой несъедобностью, наверно, являлись те самые предсмертные послания Ленина.
Они были у него, скорее всего, вымогнуты. Вытянуты почти силой.
И кому-то было очень нужно, чтобы они появились