«Обольщает тебя или нет…»
Обольщает тебя или нет,
Эта главная
Лета
Примета,
Когда вдруг пирамидится свет,
Возжигая собою планету.
Когда и в копошенье дождя
Узнается мгновенье явленья
И касатушки гордо летят,
Словно неких орбит продолженье.
И тоска обнажается так,
Что видны стихотворные ребра,
И бутылка не кажется коброй
Тем, кто выпить, увы, не дурак…
В чуждой церкви
В рассусаленное чрево
С плоскоумием вхожу.
Паны – справа,
Девы – слева.
Впереди – покой и жуть.
Словно в классе,
В этом храме
Отбывают все урок.
Из оконной сочной рамы
Смотрит Бог.
И сидят, как ворожеи,
Все, кто вдруг сюда пришел.
И не сделался строже
Лик того, кто службу вел.
По-домашнему все как-то,
На какой-то дерзкий вкус.
И сидит за школьной партой
Иисус.
И какой-то лик не грозный
Прочитает в тишине
Как-то нерелигиозно,
А быть может,
Несерьезно
Злую непонятность мне.
Полыхнет в межрядье платье,
Ослепит на миг людей.
А мне видится распятье
Со слезами из гвоздей.
«Я не считал себя изранком…»
Я не считал себя изранком,
Хотя вовсю душой кровил.
И ник зачем-то к иностранкам
И чем – неведомо – кривил.
Не признавал я силы страсти,
Равно как слабости ума.
И уповал на те напасти,
Где разум воспалял грома.
А надо мной смеялись бесы,
А надо мной витал соблазн
Познать, в чем разность интересов,
И чем я тоже в чем-то разн.
А где-то возносило кофе
Свой бесконечный аромат.
И академик наш –
Иоффе
Был там за что-то
Клят и мят.
И заострялась тихо русскость
Тупым напильником судьбы,
Чтоб доказать,
Что наша узкость
От упованья на «абы».
«Добрый мир переинача…»
Добрый мир переинача
На негрустный лад,
Я стою один и плачу
В желтый листопад.
Что мне жаль?
Кого мне жалко?
В чем моя вина?
С голубого полушалка
Бьет в глаза весна.
Пряник крошится на части,
Воробьи снуют.
И о самом горьком счастье
Горлицы поют.
Не поют, скорее – стонут.
Но не в этом суть.
Я стою, тоскою тронут,
Как стрелою в грудь.
Ветер листья обрывает,
А закат – широк…
Видно, счастья не бывает
Без осенних строк.
«Набожность…»
Набожность:
– На,