– А теперь – уходи! – сказала она, заметив, что он оделся.
2
Наверно, Клюха напитался тем незнакомым запахом, что царил в сенцах у Накось-Выкусь, потому как Витяка Внук, к кому он завернул, чтобы не плестись к тетке, спросил:
– Тебя чего, в одеколоне, что ли, купали?
Отбуркнувшись на этот его вопрос, Клюха поинтересовался:
– А завтра лекции не будет?
– Ишь, чего захотел! – завеселел Внук. – Думаешь, каждый день у тебя немая будет гузыки с ширинки скусывать?
У Клюхи – в два надлома – отвалилась челюсть. Однако он не стал давить наивняка, вопрошая: «Откуда ты знаешь?», а сделал вид, что ничего этого не слышал.
– Или ты, – продолжал подначивать Витяка, – собираешься поучиться у лектора, как слово «революция» нараспев произносить?
И вдруг Клюха сказал то, чего Внук от него не ожидал.
– Я бы устрял с ними, чтобы до города доехать. Ведь это их автобус там стоял?
– А чего это тебя в губернию-то потянуло? – на манер деда Протаса поинтересовался Внук.
Клюха – впрямую – не хотел говорить, что собрался убежать из дома, а намек сделал:
– Дядьку на шахте проведать надо.
Внук приморщил нос точно так, как это делал, когда, вызванный на уроке к доске, решительно не знал, что от него требует учитель, но сказал с солидностью пожившего умудренца:
– Но ведь в Сталинграде, насколько мы учили, подземного промысла не ведется.
У Клюхи нетерпеливой морщью свело щеку.
– Да шахта вовсе не там, а в Макеевке… – он сделал небольшую спотычку и добавил: – Или в Горловке. Из Сталинграда поезда туда ходят.
– Ты не смеши квашню, а то за порог уйдет! – опять – по-взрослому – остановил его Внук. – Во-первых, из школы кто тебя отпускал?
Он выдержал паузу, которую Клюха чуть подпортил длинным – многоступенчатым – вздохом.
– А во-вторых, о своих-то ты подумал? Ведь они все копыта пообломают, тебя ища.
Клюха снова, правда, на этот раз односложно, вздохнул.
– Поэтому, – торжественно заключил Внук, довольный, что так запросто лишил самоуверенности друга, – «колись по-доброму», расскажи, за чего ты фырком исходишь?
Но Клюха не мог, точнее, не имел права пускать в душу червяка чужой любопыти. Ведь тот там все истрюхлявит, что под челюсти попадется. Ну как Колька, скажем, мог говорить о том же Бельмаке, когда Витяка наверняка произнес бы: «Ну и чего ты о нем жалкуешь, не люди, так волки бы сожрали. А потом, что за жизнь, когда ты не видишь, как трава растет и деревья листвой