Бог один, наверно, в этом прав:
Революция тебе невеста,
Пусть ты врач и пусть ты костоправ.
Забудем о детях и женах,
О хлебе и об еде,
Будем лечить прокаженных
Всегда и везде.
Будем Богу молиться,
Чтоб с неба текла вода,
Чтоб наши тусклые лица
Нравились ему иногда.
Полно по фене ботать,
Не надо нам сопромата,
Надо всегда работать,
Хотя бы из автомата.
И, нежности потакая,
Полная любви и ласки,
Жестокая жизнь такая
Щурит надменно глазки.
А ты говоришь: «Чинчина»,
А ты говоришь: «Кордова»,
Была б иногда причина,
Чтоб не дойти до гроба.
Кукуруза в полях уже поспевает,
А полет твой, увы, бескрыл.
«Революция без стрельбы не бывает», —
Че Гевара так говорил.
Кем он был, этот астматик бледный:
Врачом или палачом?
То слишком богатый, то слишком бедный,
Но вечность здесь ни при чем.
Она всегда тобой отобедает,
А вот то, что будет потом,
Бог единственно только и ведает
В существованье своем простом.
Книжник, странник, а мир огромен,
В сердце грусть, а ступни в росе.
Кто бы знал, где ты похоронен, —
Не на взлетной же полосе.
Мы, наверно, не то любили —
Ты ведь знал, чем закончится круг,
Что придется лежать в могиле
Да без обеих рук.
Куба в море гневно качалась,
Кто-то корчился в параличе.
Никогда оно не кончалось —
Время Че, время Че, время Че.
«Он человеком был всегда без сердца, —
Анита так писала чрез года, —
И всех, в ком не нашел единоверца,
Расстреливал без всякого суда».
Он революции был гневный пламень —
И горы разрушал, и города.
И в нем тогда сошлись вода и камень —
Кто б знал, что камень раскрошит вода?
Не хмурься, не печалься, команданте!
Гляди, как много солнышка вокруг.
Мне любопытно, а в какой бы Данте
Тебя отправил високосный круг?
Плачь, Аргентина, плачь
С Кубою заодно.
Вот он, святой палач,
Завернутый в полотно
Революции. Плачьте и вы —
Те, кто расстрелян им.
Любой фанатизм, увы,
Мертвым страшней, чем живым.
Революцией не наешься всласть,
Ее голос – кровавый ручей.
Всем известно: любая власть
Превращает врачей в сволочей.
Переведи меня через майдан,
И, обезумев, скажу: да где я?
Там тоже вроде, говорят, идея —
За что нам этот горький опыт дан?
Живут там и хохлы, и иудеи —
Последние не влезут в мой рассказ.
Там,