Пармская обитель. Стендаль (Мари-Анри Бейль)

встреча с кем-нибудь из либералов, находящихся под надзором. Если у барона расторопные помощники, он увидит, что тут можно говорить только о чисто юношеской опрометчивости. Вы помните, конечно, что у меня в прежних моих пышных апартаментах, во дворце Дуньяни, висели на стенах гравюры, изображавшие сражения, выигранные Наполеоном, – разбирая по складам пояснения под этими гравюрами, племянник выучился читать. Когда ему было пять лет, мой покойный муж рассказывал ему об этих битвах; мы надевали ему на голову каску моего мужа; малыш волочил по полу его большую саблю. И вот в один прекрасный день он узнает, что император Наполеон, кумир моего мужа, вернулся во Францию; юный сумасброд помчался туда, чтобы присоединиться к своему герою, но это ему не удалось. Спросите барона, какую кару он придумал для Фабрицио за это минутное безумие.

      – Я забыл показать вам кое-что! – воскликнул каноник. – Вы сейчас увидите, что я хоть немного достоин прощения, которое вы даровали мне. Вот, – сказал он, перебирая бумаги, лежавшие на столе, – вот донос этого подлого col-torto (лицемера); взгляните на подпись: Асканьо Вальсерра дель Донго, – он-то и затеял все это дело. Вчера я взял его донос в канцелярии полиции и отправился в Ла Скала, надеясь встретить кого-нибудь из обычных посетителей вашей ложи и через него передать вам содержание этой бумаги. Копия ее уже давно находится в Вене. Вот враг, с которым надо бороться.

      Каноник прочел графине донос; было условлено, что днем он пришлет ей копию через надежного посредника. С радостью в сердце вернулась графиня во дворец дель Донго.

      – Бывший негодяй стал совершенно порядочным человеком! – сказала она маркизе. – Сегодня вечером мы поедем в Ла Скала; когда часы в театре покажут без четверти одиннадцать, мы удалим всех из нашей ложи, погасим свечи, запрем дверь, а в одиннадцать часов придет сам каноник и расскажет, что ему удалось сделать. Мы с ним решили, что это будет наименее опасно для него.

      Каноник был очень умен: он не преминул прийти на условленное свидание, проявил большую доброту и полнейшее чистосердечие, что встречается лишь в тех странах, где тщеславие не властвует над всеми другими чувствами. Воспоминание о доносе на графиню, который он сделал когда-то генералу Пьетранере, жестоко мучило его; теперь он нашел средство избавиться от укоров совести.

      Утром, когда графиня ушла от него, он подумал: «Ну вот… Конечно, у нее роман с племянником!» Он подумал это с горечью, так как еще не исцелился от былой страсти. «Такая гордая женщина – и вдруг пришла ко мне!.. После смерти бедняги Пьетранеры она с негодованием отвергла предложения услуг, весьма учтивые и весьма деликатно переданные ей от меня полковником Скотти, ее бывшим любовником. Прекрасная графиня Пьетранера предпочла жить на пенсию в полторы тысячи франков! – вспоминал каноник, взволнованно шагая по комнате. – А затем она уехала в Грианту. Как она могла выносить общество этого гнусного seccatore[13], маркиза дель Донго? Теперь все понятно.