Пармская обитель. Стендаль (Мари-Анри Бейль)

что иной раз ему по виду легко дать все восемьдесят, особенно когда он говорит о якобинцах и замыслах их главного комитета в Париже; к нему вернулись бессмысленные страхи малого ребенка. Фаворит Расси, главный фискал (то есть верховный судья), пользуется влиянием только благодаря этим страхам своего повелителя и лишь только увидит, что оно начинает ослабевать, спешно раскрывает какой-нибудь химерический злодейский заговор. Стоит тридцати неосторожным людям собраться, чтобы прочесть свежий номер «Constitutionnel», Расси объявляет их заговорщиками и отправляет в знаменитую Пармскую крепость – грозу всей Ломбардии. На огромной ломбардской равнине она видна издалека, так как высота ее, по слухам, сто восемьдесят футов, а весь облик этой башни, о которой рассказывают ужасы, внушает такой страх, что она властвует над всей равниной, от Милана до Болоньи.

      – Поверите ли, – говорил графине другой заезжий путешественник, – по ночам принц дрожит от страха в своей опочивальне, хотя она находится на четвертом этаже, а входы во дворец охраняют восемьдесят часовых, которые каждые четверть часа перекликаются, протяжно выкрикивая целую фразу. Все двери заперты на десять замков, комнаты, расположенные над спальней и под нею, полны солдат, – так принц боится якобинцев. Едва скрипнет паркет, он хватается за пистолеты, воображая, что под его кроватью спрятался либерал. Тотчас же по всему дворцу звенят звонки, и дежурный адъютант отправляется будить графа Моску. Явившись во дворец, министр полиции отнюдь не отрицает наличия заговора, – напротив, один на один с принцем, вооружившись до зубов, он осматривает все уголки его покоев, заглядывает под кровати, – словом, вытворяет всевозможные глупости, простительные лишь какой-нибудь боязливой старухе. Все эти предосторожности и самому принцу показались бы до крайности унизительными в те счастливые времена, когда он сражался на войне и убивал людей только в бою. Он человек неглупый и, принимая такие предосторожности, сам видит, как они смехотворны; огромное влияние графа Моски зиждется на том, что благодаря его дипломатической ловкости принцу не приходится при нем краснеть за свою трусость. Это сам Моска в качестве главы полиции настаивает на необходимости заглянуть под кровати, диваны, столы, кресла и, как говорят в Парме, даже в футляры контрабасов. А принц противится этому и высмеивает своего министра за такое чрезмерное усердие. «Это вопрос нашего престижа, – отвечает ему граф Моска. – Подумайте, какими язвительными сатирическими сонетами разразятся якобинцы, если мы допустим, чтобы вас убили. Мы защищаем не только вашу жизнь, но и свою честь». Правда, принц, видимо, лишь наполовину верит этому; если на другой день в городе кто-нибудь осмелится сказать, что во дворце опять провели бессонную ночь, главный фискал Расси отправляет дерзкого шутника в крепость, а уж если человек попадает в эту высокую обитель, на сквознячок, как говорят в Парме, – поминай как звали: он выйдет оттуда только чудом. Граф Моска был военным; в Испании он раз двадцать с пистолетом в руке защищался от