В ней ум опять Михайлы заблистал.
Был восхищен епископ, но победу
Он в диспуте ему не уступал.
Хоть Феофан не требовал ответа,
Но взгляд его недобрым был, как сталь.
И потому послал без промедленья
Михайлу в Киев продолжать ученье.
Он в Киеве провел учебный год,
Где задыхался в мрачных белых стенах
Где каждый ученик жил, словно крот,
В своем мирке, тускнея постепенно.
В изгнанье этом дням потерян счет,
Но вырвался Михайло вновь из плена
И возвратился с радостью в Москву,
Чтоб завершить счастливую главу.
Пришло тут из сената предписанье
От Спасских школ дать двадцать человек,
В науках преуспевших. На Собраньи
Набрали лишь двенадцать, как на грех.
И все-таки Михайло за старанье
Попал в число счастливчиков.
Успех Порадовал и Посникова тоже.
Такой успех награды был дороже.
Московских бурсаков везли неделю
Учиться в Академию наук.
Под Новый год они туда поспели:
Судьбы замкнулся, наконец-то, круг.
Их экономом стал Матиас Фельтон,
В их обгцежитье не было прислуг.
Приставлен к ним был также Ададуров,
Талантами блиставший в Петербурге.
Мечтал давно в петровскую столицу
Попасть Михайло, трудный выбрав путь.
Но вот приехал он туда учиться,
Сбылась мечта, свершился высший суд.
Энергией полны, пылали лица,
Объединял всех благородный труд:
Ученые писали диссертации
По физике и по фортификации.
Та Академия наук была
В Европе величайшей без сомнения.
Так при Петре Великом шли дела:
В столицу приглашали даже гениев,
Которых как друзей она ждала.
Но царь скончался после наводнения
От злой простуды, не дождавшись дня,
Когда торжественно откроется она.
В ней первым президентом Блюментрост
Веленьем стал самой императрицы.
Шумахер пригодился как завхоз.
И надо было так тогда случиться,
Что президент, оставив высший пост,
В Москву уехал. Что же тут рядиться? —
Делами начал заправлять прохвост:
С учеными Шумахер был не прост.
Он нрав имел беспечного вояки
И вел себя, как тонкий интриган.
И участились на собраньях драки
Среди ученых – он мирил их сам,
Хоть был при этом первым забиякой.
Он всех легко к рукам прибрал, тиран,
Спокойно приспособясь к новой власти,
В которой пробудились злые страсти.
Когда же в Питер возвратился двор,
Шумахер принимал одну царицу
В кунсткамере: не приглашен был
Корф, Ни Эйлер, ни Бернулли. Вот так птица,
Шумахер