– Нет, Рейвен здесь нет.
Леон, обойдя тумбу, отодвинул её одним ударом ноги и, быстро справившись с замками, распахнул дверь. Калеб застыл, будто поражённый магической силой Медузы Горгоны. Долго моргая, с силой сжимая веки, точно пытался проснуться от дурного сна, Калеб глубокомысленно промычал, а после разразился лицедейским смешком.
– Дружище, ты так сильно рад меня видеть, что, испачканный в томатах, готов зарезать этим милым ножиком? Или ты слишком близко к сердцу принял мой совет Рейвен? – Гаррисон вошёл в квартиру, пройдя мимо её хозяина. – Не пугай меня так, а то подумаю, что это ты у нас Потрошитель.
С каждым словом голос Калеба отдалялся всё дальше, приблизительно в районе кухни. Леон захлопнул дверь, замкнув на все замки, и последовал за другом. Калеб вёл себя в его доме как истинный хозяин, злоупотребляющий старой мудростью «Чувствуйте себя как дома» в прямом смысле и везде, вне зависимости от того, насколько его были рады видеть. В холодильнике он нашёл нечто отдалённо похожее не съестное, оглянулся вокруг и как-то разочарованно и потеряно прошептал под нос: «А куда ты дел тарелки?».
– А со щекой что? – Калеб дотронулся до своего лица, Леон отзеркалил его жест. Нечто шершавое кольнуло подушечки пальцев.
Ужас застыл в районе горла, куда целилась рука убийцы. Леон вернулся в коридор, к зеркалу, заключавшему в себе картину неприятную и непривычную: грязные от пота и мусора волосы прилипли к посеревшему лицу, щеку по диагонали от уха к губе украшали четыре полосы – глубокие, но тонкие царапины, какие оставляет бешеная кошка.
– Учился бриться, что ли? – подтрунил Гаррисон, когда вернулся Леон. – Не волнуйся, тебя это ещё нескоро коснётся!
– Калеб…
Леон оперся рукой о стену, склонив туловище и зажмурив глаза. Он не хотел произносить этого вслух, потому что не желал признавать отвратительную реальность. Гаррисон, вальяжно развалившись за кухонным столом, откинувшись, как царь в своём троне, смаковал далеко не свежий фастфуд, оставлявший после себя горькое послевкусие просроченного масла.
Леон остановился у окна, откуда доносился шум дождя. Чикаго опутала тяжёлая завеса облаков, что стлались по небу дымом. Дождь смывал грязь, прошедший день и улики. А вместе с тем и обыденное прошлое Леона Бёрка.
– Калеб…
– Я взял нам два билета, не говори только никому, не хочу, чтобы Рейвен опять… – Калеб продолжал тираду, к какой даже не пытался прислушаться художник.
Если он скажет это вслух, то вся его спокойная жизнь канет в Лету. Розовые очки разобьются и останутся позади, его вынудят выползти из кокона, сотканного из красок, уюта, пледа, чая и удобных добрых людей. Он примет жизнь не только красивой с её эстетической стороны, но грязной и отвратительной, как помои шлюхи – такой, какая она есть, а не такую, какую он её писал на картинах.
– Калеб, вчера я сбежал из рук Потрошителя.
Калеб продолжал жевать, но замолчал, приняв информацию безучастно и со